— Йес, йес, — испуганно поддакнули американцы.
— Причем каждый портрет был в своей цветовой гамме, соответствующей характеру персонажа. Больше того — потом выяснилось, что наш гений, по наитию свыше, угадал да же любимые цвета своих героев. А сами образы, созданные, между прочим, березовым голяком, отдавшим лучшие годы своей трудовой жизни борьбе за чистоту нашей столицы, были так точны, остроумны и лаконичны, что выглядели гораздо выразительнее прообразов.
— Йес, йес, — мужественно подтвердили поверженные мастера.
А Сэм с искаженным как от внезапной зубной боли лицом обхватил голову руками и простонал:
— Но-о-о-уу!
— За гения! — скомандовал Андрей.
Все дружно сделали движение бокалами в сторону увлеченно что-то размазывающего ребром ладони по бумаге Гения и, даже не пытаясь привлечь его внимание, выпили.
— Вот и вся его история, — грустно сказал Андрей. — Слава на него обрушилась в одно мгновение, как снежная лавина. Он четвертый день с нами. Мы ходим с ним по лучшим мастерским и домам Москвы и рассказываем о чуде, которое произошло на наших глазах… А он пьет свой портвейн и рисует. На чем придется и чем придется… И, когда заканчивает, теряет к картине интерес. Просто забывает о ней. Если не забрать ее, он может бросить ее на пол и, забывшись, наступить на нее. Такое уже бывало, особенно после третьей бутылочки портвешка. Между прочим, поздравляю тебя, чувиха, он твой портрет рисует.
— С чего ты взял? — засомневалась я. Глядя на его работу вверх ногами, с моего места, было решительно невозможно понять, что же он там рисует. — Он же даже не смотрит на меня.
— Он и на художников тогда не смотрел. В этом-то и весь фокус. Стоит гению один только раз взглянуть на человека, как тот навсегда отпечатывается в его гениальной душе со всеми своими явными и тайными страстями. Он, когда захочет, может с абсолютной точностью, в своей непередаваемой манере перенести это изображение на бумагу. Хоть через сто лет. И, пока он это не сделает, образ человека будет храниться в его памяти. Единственный способ стереть его — это перенести на холст, на картон, на бумагу, на тряпку, на ресторанную салфетку — для гения это безразлично.
Андрей грустно допил свое шампанское. А гений, словно специально для того чтобы опровергнуть слова Андрея, вы брал из своей груды мусора коричневый пастельный мелок и где-то в середине рисунка, среди запутанных линий, поста вил свои инициалы и дату. Потом, отстранившись от картины, допил последнюю каплю портвейна из чашечки. Он так и не захотел сменить ее на рюмку, как я ни предлагала. После этого он со скрежетом отодвинул стул от стола, поднялся и, отойдя на шаг, посмотрел на картину стоя. За столом все молчали. Гений подошел к столу, взял двумя руками разрисованный лист ватмана, встряхнул его и, встав предо мной, сказал: