Он так и стоял, глядя в темное стекло. Я выглянула в окно через его плечо. В свете электрических фонарей пожелтевшие листья на липах и вязах Тверского бульвара казались серебряными.
Было уже около часа ночи, и прохожих на улице не было. Проехал пятнадцатый троллейбус с выключенным в салоне светом.
Мне показалось, что глаза у Леки мокрые. Я не стала убеждаться, так это или не так и, отойдя к газовой плите, взяла спички и, прикурив папиросу, набрала полный рот дыма и пустила его струей в Леку.
Видели бы вы, что с ним сделалось. Он повернулся с выпученными глазами, завопил что-то нечленораздельное и бросился меня целовать, вынимая, однако, папироску из моих пальцев. Потом он сильно, с треском горящего табака затянулся, блаженно закрыл глаза и долго-долго не вы пускал из себя дым. Потом сделал несколько быстрых жадных затяжек, спалив папиросу почти до мундштука, аккуратно стряхнул пепел в подставленную мною пепельницу и сказал:
— Никогда в жизни больше не буду бросать курить! Лучше умереть от никотина, чем от тоски.
6
Потом я учила Леку набивать папиросы, а он мне рассказывал про тот день, ставший роковым в его жизни.
Конечно же, он ничего не знал об особых отношениях между Иваном и Мариком. С самого начала предполагалось, что в вечеринке примут участие и три дамы, но приехала только одна. Лека этому обстоятельству был только рад.
Это была обыкновенная дачная вечеринка с экзотическим и страшно острым мясом по-мексикански, которое при готовил Иван, и с огромным количеством разной, в том числе иностранной, выпивки.
— В общем, нормальный дачный бардачок, — подытожил свой рассказ Лека. — В конце концов Люська (так звали девчонку Марика) залезла на стол и начала изображать стриптиз. То есть разделась и осталась в одном атласном лифчике с фиолетовыми разводами под мышками и в розовом поясе поверх голубых трусов. Потом она сняла лифчик, трусы и пояс, и стало еще хуже. Знаешь, бывает такая кожа, как бы все время покрытая мурашками. У нее синюшный оттенок и оживляют ее только прыщи на спине…
— Полегче, Лека, полегче! Не забывайся. Я все-таки женщина… — оборвала его я.
— Сравнила! — возмутился Лека. — Ты — женщина! А та писюшка была чистым недоразумением. Можешь себе представить, что я почувствовал, когда Марик предложил ее мне… Сперва просто так, а потом, когда напился, предложил поставить ее на хор. И еще долго хихикал, что это будет не хор, а трио или квартет…
В то время моей самой страшной тайной было то, что я девственник. Почему-то по этому поводу я переживал больше всего… Все мои друзья уже давно жили с девчонками. Или врали, что живут. Врал и я. И поэтому на предложение Марика я бодро кивнул, а под ложечкой у меня противно засосало от страха и омерзения.