Голову будто обручем стянуло. Ломило виски, во рту пересохло. Опираясь о сук, я встал, сделал шаг и вскрикнул от боли в ступне.
Три дня провалялся я в постели с температурой под сорок. В палату то и дело заглядывали Настя с Валентиной, приносили мед, лимоны, укладывали грелку в ногах.
Я горячечно размышлял о встрече в лесу. Было ли это на самом деле или пригрезилось? Если это бред, то и бабушка, материализованная Настиным взглядом, тоже плод моей горячки. Но ведь я заболел позже, а до этого читал Настин дневник…
— Мы ходили за Горелый лес вдвоем? — исподтишка поинтересовался я у девочки.
Она как-то странно взглянула на меня и ответила:
— Мы были втроем.
— А Валентина ездила домой? — пошел я на хитрость.
— Ездила, — кивнула Настя и добавила: — А потом и я поехала,
— Ничего не понимаю. Выходит, и ты, и твоя бабушка, которую ты так чудесно оживила, приснились мне? — пробормотал я.
— Почему же? Я и впрямь показывала свою акварель. — Настя быстро отвернулась, но я успел уловить легкую улыбку на ее губах.
— Речь о той, из воздуха… — настойчиво напомнил я. — Ну а дневник имморталистки тоже причудился?
— Нет, я упоминала о нем, когда вы косвенно обозвали меня считающей лошадью.
Я облегченно вздохнул — хорошо, что не знает о моем любопытстве… И сказал напрямик:
— Но ведь это же было на самом деле: трое всадников, ты сидишь на валуне, из воздуха появляется бабушка…
Она загадочно промолчала, поправила сбитое у меня в ногах одеяло и вышла, а передо мной в подробностях выплыло туманное утро, из которого так невероятно появилась Саша Осокина, чтобы напомнить о себе и о всех, кого я потерял.
Через неделю срок путевки кончился, и я уехал домой.
* * *
Ветер набирал силу. В доме было тихо, лишь из детской доносилось бормотанье сына, пересидевшего у телевизора. Надо бы запретить ему вечерние бдения.
Я перелистал страницу маминого альбома и вложил туда свой поминальный список. Пусть лежит — все равно до лета еще далеко.