— Настя, ты что болтаешь? — удивилась Кабачкова. — Исчезни эти произведения, и человечество духовно обеднеет. Смерть же какого-нибудь подонка может принести благо.
— Вы правы, но лишь в плане сегодняшнего дня. Для вечности ценен каждый.
Мама все это время неприязненно слушала наш разговор, но тут всколыхнулась:
— О какой вечности речь, когда столько нерешенного сегодня! — вырвалось у нее так громко, что на нас оглянулись.
— Смотри, — заметила я, — у Горнеева уши уже стали как лежалые грибы.
Мама молча схватила меня за руку и потащила домой будто малышку. Усадила в кресло, села рядом на диван.
— Настя, — сказала с дрожью в голосе, — у тебя ломкий возраст, все воспринимается очень обостренно. Но это пройдет, привыкнешь!
— А я не хочу привыкать!
— Человек испокон веков ощущал свое бессилие перед этим.
— «Этим», — передразнила я. — Боишься даже назвать своим именем. Так и говори: «Бессилен перед смертью». Но мало ли перед чем был человек бессилен. Одолел ведь и чуму, и холеру. Одолеет когда-ни-будь и смерть. Тебе не кажется, что известное «Memento mori» понимается не так, как должно? Memento — но не для того, чтобы насладиться минутой, а чтобы не привыкать к «mori», восстать против нее.
— Настя, мне страшно — откуда в тебе все это? — В маминых глазах стояли слезы, будто я сказала невесть что. — Господи, ты как-то сразу стала взрослой. Да ведь это же чудесно, что человек, зная о своей временности, живет, рожает детей, строит города, а не стоит на перекрестке с душераздирающим воплем. «Караул! Все смертны!» И почему не сделать девизом: «Помни о жизни!»
— Может, ты и права, но иногда не мешает постоять и на сквозняке этого перекрестка. А Горнеев сквозняка боялся, у него, видите ли, радикулит.
— И слава богу. Иначе его книги истекли бы слезами, а так…
— …гремят здоровым смехом в здоровом теле и способствуют выздоровлению больных холециститом, чье исцеленное тело когда-нибудь все равно пойдет на удобрение.
— Нас-тя!
— Что, возмущена моими речами? Тогда читай Горнеева, авось наберешься радости и оптимизма.
Вот такой разговорчик произошел у меня с мамой.
Сегодня опять звонила Максимовна, и я соврала, что бабушка уехала к родственникам в Смоленск.
— Да? — удивилась Максимовна. — А кто у нее там?
— Дочь, — соврала я опять.
— И надолго уехала?
Хотела было сказать, что навсегда, но раздумала.
— Не очень надолго, — неопределенно сказала я. — Приедет — позвонит.
— Ну, передавай ей привет, — вздохнула Максимовна.
— Передам, — вздохнула я.
Вчера был необычный день, я надолго запомню его. Алька-Философ оставил наш пресс-центр и ушел к астрономам в Малую академию наук. Мне тоже очень хочется туда, но уйду попозже, чтобы не подумал, будто побежала за ним. Каждый день Алька рассказывает что-нибудь интересное. Оказывается, в нашей юношеской обсерватории очень сильный телескоп, и ребята дежурят возле него по ночам.