«Морнинг ньюс» от двенадцатого апреля. Я знал этот раздел: «В ГОРОДЕ». Жители Далласа читали его с гораздо большим интересом, чем мировые и национальные новости. Множество фамилий, выделенных жирным шрифтом, фотографии мужчин и женщин в вечерних туалетах. Де Мореншильдт красной ручкой обвел нужную короткую заметку в середине страницы. Ее иллюстрировал фотоснимок. В том, что на ней Джордж и Джин, сомневаться не приходилось. Он – во фраке, с улыбкой, демонстрирующей все зубы, числом, похоже, не уступающие клавишам пианино. Она – в платье с глубоким декольте, в которое с жадным интересом заглядывал еще один мужчина. Все трое поднимали фужеры с шампанским.
– Это пятничный номер, – заметил я. – В Уокера стреляли в среду.
– В этом разделе все заметки двухдневной давности. Потому что они о ночной жизни, понимаете? А потом... не смотрите на фотографию, прочитайте заметку. Там все написано черным по белому!
Я прочитал, но понял, что он говорит правду, как только дошел до имени другого мужчины, напечатанного бросающимся в глаза жирным шрифтом. Эхо гармонии звенело так же громко, как гитарный усилитель, настроенный на реверберацию.
Местный нефтяной раджа Джордж де Мореншильдт и его жена Джин в среду вечером подняли бокал вина (и не один) в клубе «Карусель», празднуя день рождения чудесной дамы. Сколько лет? На этот вопрос голубки нам не ответили, но, на наш взгляд, ей не больше двадцати трех (будьте уверены!). За столик их усадил сам веселый владелец «Карусели», важная шишка Джек Руби, который прислал им бутылку шампанского, а потом присоединился, чтобы поднять бокал за именинницу. С днем рождения, Джин, и долгих лет счастливой жизни!
– Шампанское оказалось паленым, и я мучился похмельем до трех часов пополудни следующего дня, но оно выпито не зря, если вас это удовлетворит.
Меня это удовлетворило. Более того, заворожило.
– Как хорошо вы знаете этого Руби?
Де Мореншильдт фыркнул – и в этом быстром продвижении воздуха по раздувшимся ноздрям выразилось все его баронское пренебрежение.
– Не очень хорошо, и не жалею. Бешеный маленький еврейчик, который подкупает полицию бесплатной выпивкой, чтобы они смотрели в другую сторону, когда он распускает кулаки. А он это любит. Джин нравятся стриптизерши. Они ее возбуждают. – Он пожал плечами, как бы говоря, ну разве поймешь этих женщин. – А теперь вы... – Он глянул вниз, увидел револьвер в моей руке и замолчал. Его глаза широко раскрылись. Между губ появился язык, облизнул их, скрылся во рту, издав необычный влажно-чавкающий звук.
– Удовлетворен ли я? Вы это собирались спросить? – Я ткнул его стволом револьвера и получил немалое удовольствие, услышав «ах!». Убийство изменяет человека, говорю я вам, он становится жестче, но в свое оправдание могу сказать: если кого и следовало как следует напугать, так это де Мореншильдта. За то, что Освальд стал таким, отчасти несла ответственность Маргарита. Немалая доля ответственности лежала и на самом Ли – все эти до конца не оформившиеся грезы о славе, – но и де Мореншильдт тоже внес свою лепту. Шла ли речь о каком-то сложном плане, созревшем в недрах ЦРУ? Нет. Просто общение с бедняками забавляло де Мореншильдта. Как и ярость и разочарование, которые он разжигал, подзуживая неуравновешенного Освальда.