— Китайские цветы! Какие красивые! как не бывает! Еще, Зина, еще! — подымался радостный крик, и на праздничной скатерти выстраивалась шеренга стаканов: целый китайский цветник.
Потом было долгое катанье, с Николаевского бульвара на Французский: выезд Петровых, выезд Сердюков, и еще две нанятых пролетки. О тротуары бился бело-розовый прибой каштановых цветов, а «широкий» все дул, и женщины смеялись и держали шляпки.
Все казалось Максиму новым-новехоньким, только что сделанным: и синяя выпуклость моря, и майские запахи, и легкие облака, как китайские цветы, влажно распущенные по всему небу. К вечеру он изнемог от счастья, и когда после чая затеяли живые картины, вдруг расплакался и убежал в свою комнату. Марина тотчас заметила и, выбегая следом, успела взглянуть на маму. «Я с ним побуду, а ты сделай вид, что ничего не случилось, и пришли Дашу, а потом уж сама приди, когда будет удобно» — поняла мама и улыбнулась вслед восьмилетней дипломатке.
Няня Даша застала Максима выплакивающим сестре только что придуманное, чтобы оправдаться за слезы, горе. Оказывается, он хотел котенка, а ему чего только ни подарили, а котенка — нет. Он и сам уже верил в это горе, и Марине оставалось только прижимать к себе голову братишки, убежденно и быстро шепча:
— Максим, Максимка, ты не плачь, голубчик, будет у тебя котенок, и папа позволит, и все будет хорошо. .
— Это он с устатку. Намаялся за день, — добродушно приговаривала Даша, разбирая постель. — Иди, мой золотенький. Помолись-ка Богу, да баиньки. Ишь, Маринке-то все кружевца проревел.
Но Максим все цеплялся за Маринино измятое платье, пока неожиданно, на полувсхлипе, не заснул у нее на плече.
Внизу, в гостиной, осталось только несколько гостей. Те, что были с детьми, уже разъехались. Разговор был тихий, как-то ни о чем, как бывает между давними знакомыми. Павел и Зина, на угловом диване зеленого плюша, взглянули друг на друга и рассмеялись.
— Ты о чем?
— Да так. Целый день дурачились как маленькие, ну я и подумал, что надо под рояль залезть, а то заметят и ушлют спать.
Коротко брякнул дверной колокольчик, и все оглянулись: новых гостей уже не ждали. Быстро, даже не расправив седой шевелюры, примятой фуражкой, вошел Сан Саныч, знакомый Петровых, отставной морской офицер. По глазам его и движениям все поняли: что-то случилось, и здоровались наскоро.
Депеша из Петербурга. Только что. Мне Андреев сообщил. Эскадра погибла. Двенадцать судов — точно, про остальные пока неизвестно. Самый страшный разгром за всю войну.
— Господи! А «Алмаз»? — ахнула хозяйка.