один из ужасных анжуйских припадков гнева? Слепая ярость, болезнь, унаследованная королем от отца? Когда глаза делаются красными, а голос — прерывистым, а потом человек словно просыпается — да уже поздно… Сердце Гийома, до сих пор прерывисто бившееся в животе, провалилось куда-то в пах. Светлоусый остался при входе, а черный, жалостливый повел Гийома внутрь, в светлое, убранное коврами королевское пространство, в львиную пещеру, и доложил лишенным всякого выражения голосом:
— Ихний оруженосец, монсеньор. Рыцарь ранен, в лазарете, монсеньор.
И голос, исходящий от огромной фигуры, стоявшей спиной к ним, лицом к светильнику на столе, был — увы тебе, Гилельм — тот самый, прекрасный и страшный голос твоего короля.
— Ладно, черт с ним, с рыцарем. Поди прочь, и смотри — никого не пускать. Ясно?
Ноги Гийома в самом деле подкашивались. Вот он впервые остался наедине с тем, кого любил больше всех на свете. Думал ли он хоть когда-нибудь, что это случится вот так? Если какой-нибудь человек в мире и жалел когда-нибудь совершенно искренне, что родился на свет, то это был именно он, экюйе Гийом де Сент. Бывший Блан-Каваэр.
Король Ришар все так же стоял к нему спиной, опираясь руками — огромными львиными лапами — на стол. Стол был огромный, заваленный чем только ни — бумагами, посудой, даже, кажется, оружие там лежало — или Гиойму показалось, что блестела сталь? Вообще Ришаров шатер был раза в три вместительней Алендрокова, весь устеленный толстыми коврами, разделенный полотняными стенами на комнаты. Один канделябр, освещавший сейчас высокие шелковые своды, стоил всего Алендрокова имущества — в нем горело не меньше десятка свечек, и, похоже, восковых — не было ни сальной копоти, ни противного запаха, только легкий привкус воздуха, отдающего медом и ладаном (как в церкви, подумалось Гийому — той части Гийомова сознания, которая оставалась сторонним наблюдателем.)
Король Ришар медленно обернулся, и Гийом, не выдержав и мгновенного взгляда ему в лицо, опустил глаза. Если он еще сомневался в том, что все очень плохо — то теперь понял окончательно, что пришел его последний час.
Потому что Ришар Львиное Сердце был в ярости.
Если Гийом не смел взглянуть ему в лицо, медное от застывшего жидкой лавой гнева, то Ришар, напротив, не сводил глаз с Гийомова маленького, острого, бледного в прозелень лица. Был он огромный, как скала, как Проклятая башня, возвышающаяся над проклятой Акрой, как великан из бретонских сказок, тот самый великан-людоед, которого победил король Артур. Это же не человек, это великан. Не бывает таких огромных людей. Но самое страшное, что этот же самый Ришар был одновременно и королем Артуром.