Смотрит он на нее, но – словно слепыми глазами.
Говорит, но другим, осипшим голосом.
Прикасается, но чужой, жесткой рукой.
Нелегко ему, утешала себя Лето. Потерять и братьев, и дом. Тоскует он на чужой земле, но – свыкнется. Вот появится на свет сын, возьмет его Лай на руки и станет прежним. Поймет, что не стоит больше бродить по земле, желая несбыточного, что дом их прекрасен, и сам этот край, пусть не столь благодатный, как град Фивы, добр к ним. Приняли беглецов царь Пелоп и царица Гипподамия. Выслушали горестную повесть Лая и предложили им остаться здесь – столько времени, сколько того пожелают несчастные изгнанники.
Добра была Гипподамия. И часто улыбался Пелоп, особенно детям своим, среди которых особой красотой отличался Хрисипп. Рожденный не от царицы, но от нимфы Аксиохи, юноша обладал мягким сердцем и проникся чужой бедой. Часто случалось Лаю беседовать с ним, и всякий раз поражался изгнанный царевич уму Хрисиппа. А тот желал быть рядом с ним, видя в Лае героя.
И как-то так вышло, что принялся Лай учить Хрисиппа. Показывал ему, как управляться с копьем, с коротким мечом, со щитом или же колесницей. Смеялись его братья, говоря, что юн царевич, тонок он и хрупок, как драгоценная статуя, что ему бы мудрость ученых мужей постигать, а не воинскую науку. И гневался Хрисипп, желая быть не хуже прочих, не зная, что видят его не худшим, а лучшим, и потому – берегут.
Лето тоже полюбила Хрисиппа всем сердцем, как любят дорогого брата.
Но и у добрейшего Хрисиппа имелся тайный враг. Не сумела Гипподамия смириться с изменой мужа и с тем, что другая родила ему сына. Тревога жила в ее сердце, и чем сильнее была любовь отца к Хрисиппу, тем тревожнее становилось Гипподамии. А если отречется Пелоп от прочих своих детей? Возведет на трон младшего сына, а прочие… останется им одно – служить ему до окончания дней…
И однажды явилась во дворец женщина. Была она смуглой, темноволосой; одета в простой наряд, и лишь мягкие руки и ноги ее, не знавшие тягот долгих дорог, выдавали непростое происхождение незнакомки.
– Зовут меня Ниоба, – сказала она Гипподамии, которая не смела сама спросить ее имя, ведь случается, что и боги ходят по миру в человеческом обличье. А богам не следует задавать вопросы.
Но Ниоба была человеком.
– Я жена царя Фив, могучего Амфиона, человека достойной души и мягкого сердца.
– Уж не того ли Амфиона, который изгнал своего брата? – спросила Гипподамия, подумав, что ей не следовало бы принимать подобных гостей.
– Того, – не стала отрицать Ниоба. – Однако послушай, что скажу я. Не виновен Амфион ни в чем, не виновен и Лай, но – только жена его, Лето! Прекрасна она была, словно сама богиня Афродита, и, очарованный ею, не увидел Лай темноты, что скрывалась в сердце Лето. Сладко пела она о тяжкой участи своей, о желании бежать прочь от отца, о страхе перед ним, о том, что только Лай достоин трона… и внимал он ей, теряя волю. По ее наущению лишил Лай жизни Зефа и Кея. По ее желанию задумал он убить Амфиона. Оттого и был изгнан. Хотел Амфион и вовсе казнить брата, но умоляла я оставить Лаю жизнь, ведь нет за ним вины иной, нежели любовь к недостойной женщине. Померкнет ее красота, и увидит Лай истинное обличье Лето.