Почему Россия не наследует самой себе, несмотря на то, что преемственность тысячелетней государственности России — один из столпов современного национального и бюрократического консенсуса в стране. А статус России как государства-продолжателя в отношении СССР — один из центральных пунктов в отношениях России с её новыми соседями. А русская культура XIX–XX веков и социально-политический опыт XX века — безальтернативная основа современного культурного и политического языка России.
Легко сказать: Россия жила и живёт в непрерывной цепи взрывов: социальных, политических, экономических и географических. За один только XX век она пережила три смены режима, каждый из которых строил собственную, революционно новую картину своего государственного мира. Но почему-то труднее всего эту прерывность переживает почти незыблемая позднесоветская номенклатура.
XXI век ставит Россию в перспективу принципиальных перемен, но Россия не может не только приготовиться к будущему, но даже оседлать своё прошлое. Именно поэтому нынешняя «историческая политика», «политика памяти» в России, за редкими и негосударственными исключениями, — бездарна и собственно вообще политикой не является. Она именно в этой, самой важной и самой деликатной части общенациональной идентичности раз за разом являет миру акты самого отчаянного государственного стриптиза. Как мне уже приходилось писать, член президентской комиссии по борьбе с историческими фальсификациями, телеведущий Николай Сванидзе (а теперь, оказывается, ещё и сотрудник посольства России в Таллине) призвал Россию признать «советскую оккупацию» Прибалтики, которая давно уже превратилась не в историческую проблему, а в проблему государственной политики стран Прибалтики (а теперь, оказывается, ещё и Молдавии) против России, в предъявление современной России политических и материальных исков, вменения ей индивидуальной ответственности за общую историю СССР. МИД России прячется от истории своей страны, а её прибалтийские враги и её телевизионный патологоанатом невольно возвращают России ту полноту, на которую не хватает ума и совести её бюрократам.
Под российской «исторической политикой» есть только политика (и, может быть, мораль, как в случае с Катынью), но нет истории и науки, нет общества и интеллектуального консенсуса. Однако именно общество буквально навязало своему государству публичную, хоть и позорно непоследовательную, борьбу против реабилитации нацизма и коллаборационизма в Прибалтике, Молдавии и на Украине, заставило его бороться против бесправия соотечественников в Латвии и Эстонии. У этого общества, в отличие от бюрократов, нет дефицита в науке, патриотизме и чувстве ответственности, которые оно оплачивает не из бюджетных миллиардов, отпущенных на «конгрессы соотечественников», а из своих личных, неизбежно ничтожных средств. Оно, однако, не испытывает проблем с консенсусом о том, что хорошо и что плохо.