— Я уже собиралась выходить, — проговорила она и умолкла, чтобы поднести к красным, как вишенки, губкам кусочек барашка. Разжевав и проглотив его, она продолжала импровизировать, тихо и размеренно, словно диктуя: — Так вот, когда я уже собиралась выходить, уже стояла около двери… — Нана опять умолкла, чтобы положить в рот горошек.
— Собиралась выходить, и что? — не выдержал Димитрис, который никак не мог добиться от нее внятных объяснений.
— Я уже и одета была, как сейчас… (Еще один кусок. Еще одна пауза.)
— И?
— И тут появился… как ты думаешь, кто? Мой муж, вот кто.
Она говорила почти неслышно, очень медленно и с такой натугой, что ее почти не было слышно.
— Почему ты шепчешь? Я тебя почти не слышу.
— Ну, не знаю. Наверно, из-за барашка. Он до того нежный, бархатистый, прямо-таки ласкает рот, вот и не хочется говорить громко. Никогда не ела более вкусного барашка с горошком. Браво, Димитрис! Как тебе удалось придать соусу красновато-золотистый цвет? Как удалось умерить яркий красный цвет помидоров, чтобы получился золотистый оттенок?
Нана произносила это медленно, горловым, бархатистым звуком, без всяких сомнений нанизывая фразу за фразой.
— Итак, явился твой муж. А что потом?
Димитрис вернул ее к волновавшей его теме, потому что на этот раз его больше обеспокоило ее опоздание, чем похвалы.
— Ну да, явился муж, — повторила Нана, явно пытаясь выиграть время, чтобы придумать следующую ложь.
— Да-да, неожиданно явился твой муж.
Димитрис был близок к тому, чтобы потерять терпение.
— Ну, он явился, и для меня это было неожиданностью. (Нана взяла в рот салат-латук.) Я не ждала его. Он собирался пообедать с приятелями. (Салат из баклажанов.)
— С приятелями?
— Ну, с бизнесменами из-за границы.
— Что дальше? — продолжал допрос Димитрис, в голосе которого вдруг послышались агрессивные ноты.
— Он тоже удивился, увидев меня одетой для выхода, — сказала она и продолжила рассказ на одном дыхании, не защищаясь вилкой, так как уже придумала дальнейшее развитие истории: — Он-то думал, будто я весь вечер просижу дома — я сама сказала ему об этом, когда он уходил утром. Пришлось соврать, что я одета не для выхода, а потому, что незадолго до его прихода вернулась из парикмахерской. А он возразил: мол, у меня совсем не изменилась прическа. Тогда я сказала, что в этом-то весь смысл, что в парикмахерскую надо ходить прежде, чем мои непослушные волосы поведут себя как хотят, иначе мне с ними не справиться.
Он ответил: если салоны не решат немедленно проблему с женскими прическами, все мужское население в ярости объединится и раз и навсегда поставит точку в этом вопросе.