Противопоставляя детерминизм свободе, мы остаемся с недоказуемой идеей о том, что можем быть свободны лишь тогда, когда на наше поведение абсолютно ничего не влияет. Согласно такому убеждению, только проявление сущей прихоти, не зависящее от преимуществ или причин, можно считать свободой. Получается, что свобода ограничена лишь по-настоящему спонтанными и непредсказуемыми действиями, не имеющими границ и не подчиняющимися ни одному авторитету – и даже не имеющими ни одной причины. Стало быть, свобода должна возникать из ниоткуда, как иррациональные, но, очевидно, спонтанные действия рок-групп, которые заканчивают концерт, круша свои инструменты исключительно из стремления испытать свободу от любых обязательств.
Прежде чем я начну воспринимать этот хаос как свободу, я должен воспринять свой разум как нечто внешнее по отношению к себе. Если, повинуясь своему разуму, я чувствую принуждение, то разум не является частью меня. Когда я постоянно о чем-либо думаю и не могу выбросить это из головы, все мои мысли кажутся мне чужими и несвободными. Я не идентифицирую себя со своей мыслью. Мысль навязчива и деспотична.
Основная предпосылка свободы – чувство, что мной руководит нечто, требующее выражения. К примеру, если я считаю себя в высшей степени разумным человеком, то больше всего ощущаю свободным тогда, когда поступаю в соответствии с доводами рассудка. Разум, по моему мнению, не является чем-то чуждым по отношению ко мне, скорее, он неотъемлемая часть меня. Если окружающая среда предоставит мне новые аргументы против курения, я могу пожелать бросить курить, если они покажутся мне убедительными. С этой точки зрения я не свободен, когда меня заставляют действовать иррационально. Как рассудительный человек, возможно, я предпочел бы не курить, но внутренние иррациональные силы вынуждают меня это делать. Таким образом, я считаю, что причина моих проблем – принуждение или насилие, а не свободный выбор.
Если я ассоциирую себя со своими внутренними импульсами, все действия, идущие изнутри, мне видятся свободными. С этой точки зрения я могу продолжать курить без разумных причин, но чувствовать вину, а не принуждение. Такое самовосприятие отрицает любое психологическое давление, но ценой повышенного чувства вины. Единственная ситуация, когда можно говорить о настоящем принуждении, – это когда силы, в прямом смысле внешние по отношению ко мне, заставляют меня совершать какие-либо действия. Если моя семья настаивает, чтобы я прошел курс психотерапии по преодолению пристрастия к алкоголю, я, возможно, пойду, но из-за принуждения, а не свободного выбора, поскольку именно семья стала основной движущей силой моего поступка.