В Москве
есть места,
соответствующие
любому душевному
настрою и
вкусу, дома
всех видов и
фасонов.
Город
заполнен
людьми и
пуст, зелен и
гол,
индустриален
и
провинциален.
То, что естественно
для Москвы,
невозможно
нигде. Она —
история, не
картинка, а
процесс. В Афинах
может в
центре
города
находиться пустырь,
посередине
которого
торчат в небо
несколько
раскаленных
от жары
обломков колонн
—
воспоминание
о великом
прошлом, святыня.
В Лондоне все
регулярно
ремонтируется
и находится в
хорошем
состоянии
независимо
от возраста —
свидетельство
полной жизни
империи, с
долгими и не
утраченными
традициями. В
Москве так не
бывает,
обломки
прошлого перемешиваются
с обрывками
будущего, вся
история на
виду. Старая
Москва царя
Ивана Грозного,
Москва
череды
правителей
государства,
новая Москва
последнего
мэра — все
слилось в
единый,
нелепый,
невообразимый
архитектурный
ансамбль. И
собранный из
детских кубиков
мавзолей, и
Дворец
съездов,
торчащий мясницким
тесаком из
чрева Кремля,
она приняла
как свое. И
Церетели
«зажевала». И
если
египетскую
пирамиду
здесь
построить
или,
наоборот,
взорвать и
даже
разровнять с
землей целый
микрорайон,
москвичи
тоже привыкнут
быстро.
Взрывом
белого
домика
руководил
лично сам
главнокомандующий
Вася.
Действие
бомб на время
лишало
брутян
сознания и
способности
двигаться,
так что
дальнейшую
операцию
брала на себя
команда двух
женщин под
невидимым
руководством
Бога, имени
которого
нельзя
называть: они
начинали
процесс
«промывки
мозгов».
Используя
свой магический
потенциал,
стирали в
сознании
каждого брутянина
все мысли о
цели
пребывания
на Земле. Делать
это нужно
было очень
быстро, пока
на место
происшествия
не прибывали
отряды ОМОНа
и пожарные.
Филимон
тряхнул
пустой
жестяной
банкой — и она
превратилась
в прозрачный
сосуд, похожий
на песочные
часы с переливающейся
из верхней
колбы в
нижнюю серебристой
жидкостью.
—
Двадцать
восемь
процентов! —
вскричал
лысый Бог,
пихнув Бога в
женском пальто
с
искусственным
розовым
воротником. —
Скорее,
скорее, надо с-срочно
принимать
меры, пока
все тут к ч-чертям
нафиг... э... пока
они мир не
спасли.
Только свою
аватару
оставь
где-нибудь,
нельзя в
таком виде являться
на общее
собрание.
— Только
что было
двадцать два!
— возразила
Пантелеймония
и тоже
тряхнула банкой,
которая, в
свою очередь,
в иной сосуд
не
превратилась,
и пива в ней
тоже,
кажется, не
прибавилось. —
Ничего не
понимаю!
— Только
что было с-семнадцать!
— Филимон
метнул
гневный
взгляд на
свою компаньоншу.
— Ай, да что с т-тобой
разговаривать!
Когда ты
смотрела в последний
раз на
магиметр?
Небось еще в п-прошлом
году?