Любовь, Конец Света и глупости всякие (Загладина, Сидорофф) - страница 107

Варвара смотрела на Танькины ввалившиеся, словно обведенные синим, глаза, на бледные губы и думала, что все это следы глубоких переживаний. Прошло только три дня после траурной церемонии, когда в самом центре одного из московских храмов обитый золотистым бархатом гроб утопал во множестве ярких венков с вычурными пластиковыми лилиями и маками.

Танька с букетиком живых гвоздик в прозрачных руках не могла простоять ни минуты спокойно. То раздраженно передергивала плечами, шепча Варваре: «Ну и какого черта мы сюда приперлись? Будем стоять тут теперь два часа, как придурки, не понимая ни слова, о чем зудит этот косноязычный поп!» То вдруг кривила рот, поспешно и неумело крестилась, то начинала беззвучно трястись от смеха. На нее тут же шикала Ди, вся в элегантных черных одеждах, брендовых темных очках, которые внутри помещения, хоть и достаточно яркого от множества восковых свечей, казались излишними, но куда более уместными, чем Танькины красные башмаки. В нетерпении Танька шаркала ими по полу, и лицо ее вдруг покрывалось такими же красными пятнами — казалось, вот-вот лопнет от злости. Варвара предположила, что сердилась она на своего мужа Робина: пяти минут траурной службы не прошло, как тот вынул из внутреннего кармана кашемирового пальто сотовый телефон с высвеченным сообщением и удалился на «безотлагательное совещание», пробормотав на ходу: «Sorry, honey![37]». Но злилась она, как потом выяснилось, не на него вовсе, а на церковных певчих, лишенных слуха и голоса. Вся похоронная церемония походила на фарс, а сама Танька — на вампира в гротесковой пародии фильма ужасов: эдакую несуразную мадам Франкенштейн, маскирующуюся в толпе.

— Она и есть Вампир! — услышала Варвара позади себя чей-то приглушенный бас, резонирующий с нотками нескрываемой брезгливости. Ей захотелось обернуться и посмотреть, кому принадлежал такой странный голос, но она продолжала стоять неподвижно, чувствуя, как холод поднимается по ногам от каменных плит церковного пола.

— Что вы имеете в виду, Лукьян? — раздался за спиной второй низковатый голос, наполненный иными эмоциями — в них слышалось явное превосходство терпеливого учителя, обращающегося к неисправимому двоечнику, рискнувшему выучить урок. — В этом храме я попросил бы поосторожнее выбирать выражения, но раз уж речь зашла сами знаете о ком...

— Прошу прощения, уважаемый Амвросий, — отозвался тот, кого назвали Лукьяном. — Но вы же прекрасно знаете о моей слабости к свету, поэтому все проявления тьмы — ведьмы, тараканы, вампиры — всегда вызывали во мне вполне объяснимое раздражение.