Когда Чарльз уезжал за границу, он всегда писал оттуда матери, когда был в Лондоне, не забывал уделять ей время и часто водил куда-нибудь развеяться или приглашал на свои домашние вечеринки. Флоренс знала, что сын гордится ею. Она отлично сохранилась: стройная, как в юности, фигура, тонкая талия, белоснежно-седые волосы всегда аккуратно уложены. А глаза у нее были как у Чарльза — яркие, карие, веселые.
Тем утром она закончила свой туалет и спустилась в столовую.
Кейт, служанка, внесла и поставила на столик у стены поднос с завтраком, накрытый салфеткой, и серебряный антикварный кофейник.
Через пять минут появился Чарльз. Флоренс с удивлением отметила, что сегодня мальчик какой-то задумчивый и печальный. Он показался ей бледнее обычного, что ее слегка встревожило. Конечно, в Лондоне стоит ужасная жара, а он много работает… Нет, определенно что-то случилось: он даже не подошел к ней, чтобы поцеловать в щеку, как у них было заведено, а сразу направился к подносу.
— Сегодня на завтрак почки, дорогой, — весело сообщила Флоренс. — Как ты любишь.
— Нет, спасибо, что-то я не хочу есть, — сказал Чарльз и сел за стол с одной только чашкой кофе.
Миссис Грин приподняла бровь.
— Печень пошаливает, милый? — спросила она с легкой улыбкой. — Ты вчера поздно вернулся. Может, рассольчику?
Он сосредоточенно мешал ложечкой кофе в чашке.
— Нет, все в порядке. Просто аппетит пропал.
Мать не стала больше ни о чем спрашивать. Она знала — лучше подождать, пока он все расскажет сам.
Наконец Чарльз поднял взгляд от чашки кофе.
— Мне надо тебе кое-что сказать… Даже не знаю, с чего начать. Я так боюсь тебя расстроить…
Сердце у миссис Грин застучало быстрее. На минуту ее охватила паника. Еще до того, как он произнес эти слова, она каким-то шестым чувством угадала, что здесь замешана женщина… Скоро что-то произойдет, скоро будет положен конец их мирной счастливой жизни, которой они наслаждались двадцать три года.
— Что случилось, Чарльз? — спросила она тихо.
— Я давно уже собирался тебе все рассказать, мама, — начал он. — Но раньше не мог, потому что дело касается не только меня. Собственно, еще и рассказывать было нечего, я не хотел раньше времени тебя волновать. Однако теперь обстоятельства изменились, и пора во всем признаться. Только прошу, не надо расстраиваться. Это для меня главное.
Мать грустно улыбнулась, услышав наивную просьбу сына.
— Милый мой, — сказала она, — мне кажется, мы с тобой всегда понимали друг друга, и надеюсь, это взаимопонимание не исчезнет. Если то, о чем идет речь, касается твоего счастья, все остальное для меня безразлично. Я расстроюсь, только если ты будешь несчастлив.