– Ты понимаешь, что он болен?
– Ты думаешь? Может, я тоже больна, но я верю в его дурацкий туман. Шурка всегда такой… такой… точный. Он его в самом деле видит!
– Он-то видит, другое дело, его нужно лечить. Я дам хорошего психиатра, сходите, покажитесь. Может все, что Шурке нужно, это правильно подобранные таблетки.
– Неужели я не заметила бы, что у него крыша поехала?
– А запросто! Родственники такие дела последними замечают. Человек совсем с катушек слетел, а мать и жена все считают, что у него «перепады настроения».
– Нет, Милка, нет… сумасшедшие мысли приходят в голову всем, так что же, мы все тронулись? Ты знаешь определение душевнобольного? Человек болен, если он не может функционировать нормально. А Шурка-то функционирует! И еще одно, самое важное: если он заподозрит, что я считаю его чокнутым, он останется со своими пятнами один на один, понимаешь? А ему и так страшно. Я не могу быть по другую сторону, понимаешь? Сомневаться в реальности его видений, это как жене декабриста не поехать за мужем в ссылку.
Так Галя заработала у подруги прозвище «жена декабриста». Ехидная Милка так прямо и звала ее к телефону:
– Можно мне жену декабриста на пять минут?
Шура к их шуточкам привык и не задумывался, к чему такое прозвище.
* * *
Шурино проектное бюро потеряло заказы и приказало долго жить. Это даже обрадовало: не надо толочься среди людей, видеть их беды, можно больше времени посвящать Павке, а то растет мальчик, как лебеда. Галкиной зарплаты хватало впритык, но Шура стал всю еду готовить дома, и они держались на плаву даже неплохо для кризисного времени.
Из квартиры он не выходил, разве только к соседке по лестничной площадке Саре Марковне. Они с Галкой издавна одалживали у соседки книги, заглядывали, не купить ли чего, а Сара Марковна смотрела за Павкой после школы, когда он был маленьким. Теперь ей исполнилось девяносто, глаза служили плохо, ноги не держали, и к осени она слегла окончательно. По утрам приходила медсестра, вечером забегала дочь, оставляла на тумбочке еду и лекарства, а так весь день старушка лежала одна перед включенным телевизором. Шура отпирал своим ключом дверь, сидел подолгу в скрипучем кресле, читал книги позапрошлого века, слушал бесконечные истории из прежней жизни, одни и те же истории по кругу. Неизменность историй успокаивала, убаюкивала.
Раз он предложил вскипятить чаю, но Сара Марковна попросила:
– Хорошо бы водички похолоднее… если вас не затруднит, прямо из холодильника.
Она пила жадно, и сердце у Шуры защемило. Ей, видно, давно хотелось холодной воды, а он тут сидел пень пнем и не догадывался.