Стефан тоже смотрел на нее сквозь мрак. Когда Милдрэд Гронвудская скрылась под аркой Тауэра, он ощутил облегчение. Зачем ему все это? Он старый человек, его любимая супруга скончалась, а эта женщина владеет душой его сына. Однако Стефан не пошел в указанный им покой, а поднялся в часовню и долго молился при свете одинокой свечи. Молился, чтобы устоять против соблазна, чтобы Господь дал ему силы и в дальнейшем оставаться хорошим отцом своему негодному сыну. Ибо, как бы ни складывались обстоятельства, какое бы искушение ни возникало на пути, каждый должен нести свой крест в соответствии с тем, чему учат священники: с кротостью и смирением, с пониманием, что только добродетель ведет к покою в душе.
Но можно ли быть спокойным, если взволнована плоть? Стефан в последнее время почти не думал об удовольствиях, не думал о женщинах. Он словно упивался своими страданиями, все больше погружаясь во мрак отчаяния. И вдруг такое волнение! Как же сладостно было целовать эти свежие покорные уста! Милдрэд сама просила его дать ей успокоение от одиночества. А ведь Стефан и в свои годы оставался привлекательным мужчиной. В отличие от Юстаса, который всегда был рябым и уродливым. И злобным. Милдрэд сказала, что его сын груб с ней. Как можно быть с ней грубым? Милдрэд словно бесценная жемчужина, какую следует лелеять и беречь. Почему же Юстас так беспощаден с ней? Он, убивший ее родителей, бесчестивший ее незаконной связью, которой гордился, и, казалось, специально выставлявший свою любовницу на всеобщее обозрение. Внебрачный союз подтверждает мужскую состоятельность, но для женщины это позор. Поэтому неудивительно, что Милдрэд настаивала, чтобы Юстас развелся с Констанцией и сделал ее законной супругой.
Стефан вдруг подумал, что всегда жалел Милдрэд. С того самого момента, как узнал, что девушка после падения Гронвуд-Кастла стала добычей его сына. Но Стефан ничего не сделал, чтобы оградить ее от позора. Ибо Юстас тогда был непреклонен и сказал — как же страстно и решительно он сказал! — что Милдрэд нужна ему, что она важна для него. Но если это так, то неужели он не может быть помягче с этой нежной саксонкой, которую он поработил и мучает, как некогда поработил и покалечил Констанцию?
Стефан последний раз осенил себя крестным знамением и встал с колен. В забранные цветным стеклом окна часовни по-прежнему стучал дождь. Король повернулся к двери… и замер.
Она стояла там.
Стефан увидел ее темные одежды с поблескивавшей во мраке вышивкой, увидел распущенные по плечам волосы. Сейчас она как никогда походила на фею. Свободную и легкомысленную фею, которой тесно и неуютно в толстых стенах Тауэра.