И так поманило вдруг домой, к маме, в детство, в сказку!
– Ложка, ложка,- обратился, дурачась, к странной рожице, проглянувшей сквозь матовую завесу,- ложка, ложка, поговори со мной немножко!
– Слушаюсь и повинуюсь,- тотчас услыхал этакий старушечий скрип, – ты хозяин, тебе приказывать.
– Тогда скажи,- попросил, несколько оробев,- скажи откровенно, что обо мне думаешь?
– Тут и думать нечего: чистопородный дурак!
Меня взорвало:
– А ты… а ты чистопородная… Нет, что же я, ты ведь помесь!
– И тем горжусь: из такой помеси самолеты строят!
– Ладно, не будем препираться, объясни лучше, почему дураком считаешь?
– Не считаю – убеждаюсь на сегодняшнем примере: только дурак оставит суп, который принадлежит ему по праву.
– Как это?
– Очень просто: повар мог и не добавить, а тогда…
– Но добавил же.
– Пусть, но что оно такое есть, эта добавка?
– То и есть – добавка.
– А может – подачка? Это, милый мой, кто как посмотрит, иной-другой и оскорбиться может. Лично – я сомневаюсь, правильно ли поступишь, если расскажешь другу, как выпрашивал и как выпросил-таки добавочные крохи.
– На что толкаешь?
– Не толкаю – втолковываю…
Я разнял веки. Рожица исчезла. Сказка кончилась. Началась реальная жизнь. А в реальной жизни меня захлестывало половодье окончательно вышедшего из берегов аппетита.
Что было дальше? Дальше я быстро-быстро и уже не на ощупь собрал автомат, повесил на шею, схватил вместе с шинелью котелок и, стараясь не встретиться взглядом с расположившимися на опушке парнями, поспешно скрылся в своей палатке.
В палатке, где спал Фанька.
И здесь, у Фаньки за спиной, безоглядно запродал душу ненасытным ложко-циклам.
3
Подступила моя очередь в караул. Пост достался бесхлопотный – у бака с питьевой водой.
Ночь прошла спокойно, лишь перед рассветом сильно продрог. Сменившись, приложился к фляжке – глотнул спирта из нашего с Фанькой НЗ.
И уснул, точно после похода.
…Ничего не могу понять: отпускает, видите ли, нас с Фанькой командование на побывку в родные края. За подвиг, который будто совершили, но подробности которого как бы «за кадром». Главное, что нас доставляют на личном самолете командующего фронтом в дорогой моему сердцу Новосибирск.
Мама!
Мама, родные, друзья.
Застолье…
Хлеб – много хлеба, порезанного довоенными ломтями и разложенного на ивовых плетенках; в окружении плетенок – метровое блюдо дымящихся пельменей, рядом, на противне – целиком зажаренный поросюшечка, за ним – артельная сковорода с карасями, в сметане, а обочь – холодец, холодец, холодец, холодец.
«Ну, брат, -говорю Фаньке, – давай скорее за стол, а то израсходую весь, отмеренный на жизнь, запас слюны!»