Зима есть зима, темнело рано, так что вскоре после ужина я объявил сбор и повел своих за город, где загодя выбрал подходящий участок на берегу Волги. Берег тут высоко и круто вздымался над покрытой льдом рекой, представлялась возможность потренировать ребят на трудном спуске.
Прибыли на место. Доказывая пример, ухнул вниз сам, потом махнул рукой солдатам. Один за другим парни начали стремительно скатываться на лед по готовой лыжне.
Двое не удержались на ногах – взбугрили на склоне снег. Большинство же съехало благополучно.
Наверху остался последний. Ночь выдалась безлунная, но небо над крутояром высветлилось, фигура солдата с лыжными палками в руках очерчивалась довольно отчетливо. Он поднимал то одну, тo вторую лыжи, переставлял палки, подтягивал рукавицы, поправлял шапку, а мы топтались на льду и, закинув головы, наперебой подстегивали:
– Ну же, давай!..
– Смелее, Егорушкин!
– Будь мужчиной!
Увы, это не прибавило парню мужества. Оставалось употребить власть:
– Считаю до трех,- крикнул я, обдирая морозным воздухом горло. – Раз, два…
Силуэт человека на крутояре переломился надвое, превратившись в бесформенный ком, и этот ком пополз, пополз вниз по склону. Стало понятно: солдат просто-напросто уселся на лыжи, как на санки.
Кто-то засмеялся, кто-то крикнул: «Аля-улю!», а Костя Сизых, наш минометчик, сам не удержавшийся на ногах до конца спуска, встретил Егорушкина жалостливым восклицанием:
– Эх, куча, а еще воевать собрался!
– Я ведь где вырос-то? – принялся возбужденно оправдываться тот. – Степь у нас, оврагов добрых – и тех нету, а тут – этакий обрывище! Да еще и лыжню не видать толком.
– А мы – спортсмены все сплошные? – продолжал наседать Костя. – Горнолыжники?
Тощий, нескладный, он действительно не производил впечатления закаленного спортсмена.
– Чего привязался? – огрызнулся Егорушкин и посмотрел на меня, рассчитывая, видимо, что возьму по защиту. – Как умею, так и езжу!
Я молчал: пусть ребята подраят этого рохлю, на будущее пригодится.
– А в бой? – не отставал Костя. – Как же в бой пойдешь?
– Там, как в омут, все одно – смерть!
Ответ ошеломил всех, наступило растерянное молчание. Тогда я сказал:
– Выходит, Егорушкин, вся задача твоя на фронте – умереть? А кто фашиста бить станет?
Он потупился, обессиленно повиснув всем телом на лыжных палках.
– Зря тебя Матвеем нарекли,- обозлился Костя, – Матвей – имя мужское, а ты просто Мотя, что в переводе на русский – Матрена…
С той ночи и увязалось за парнем – Матрена да Матрена. Случалось, и я, командир, спрашивал, забывшись: «А почему это Матрены не видно в строю? Или в наряде сегодня?..»