Поднесли кружку к губам, голову ему запрокинули, он и высосал послушно.
– Жжется, – сказал. – Отмокает... Будто к слезам.
Мы ему – бутерброд к губам.
Куснул:
– Это чего?
– Колбаса.
– Колбаса, – сказал. – Надо же...
И жевать не стал.
Голову склонил. Запечалился. А эти, из травы, пошумливают:
– Плесните ему. Не распробовал. Первая пташкой, вторая черепашкой!
Выпил до дна – и оживел. Глазом закосил благодарно. Рукой руку отёр. Вздохнул шумно.
– Поди ж ты... И жить вроде захотелось.
Потом ели дружно. Разливали и откупоривали. Выкладывали и подкладывали. Поле бескрайнее. Деревня манящая. Ветерок слабый. Холмики проросшие. Кресты потемневшие. Сухость травы поздняя. Запасы уговорили в момент.
– Дед, – говорим, – тебя домой отвести?
– Не, – отвечает. – Я тут.
– А то давай. Нам в ту сторону. Какая твоя изба?
– Третья, – сказал. – С этого краю.
Подпрыгнули:
– Дед! Да мы к тебе идем! К бабе Насте твоей! Она уж из оконца глядит. Дожидается. Чего тут сидишь?
Охнул. Руки вперед выставил.
– Кто вам сказал?..
– Никто. Сами в бинокль видели.
Дед ломался на глазах. Распадался. Расслаивался. Меркнул и затухал. Серело лицо. Леденели глаза. Заваливались щеки. Сила уходила из рук.
Дед ломался на глазах. Распадался. Расслаивался. Меркнул и затухал. Серело лицо. Леденели глаза. Заваливались щеки. Сила уходила из рук.
– Чтоб вам! – закричали из травы. – Жизнь спугнули!
Ком земли полетел в нашу сторону.
Мы ему – остатки из бутылки.
Мы ему – кружку к губам.
Мы его – тормошить и вздергивать.
Вскинулся. Порозовел чуть. Губу облизал шершавую.
– Нету, – сказал тускло, – бабы Насти... Схоронили весною...
Тут уж и мы сломались. Как штырь из нас вынули. Заюлили, задергались, залепетали:
– Платок в горохах... Лицом кругла... Щеку подпирает... Как же та-аак?
– А так, – сурово сказали из травы. – Вы в чей бинокль-то глядели? Ну, анчутка, дождешься у нас!
Пошуршали вдогон.
А мы всё колышемся, никак отойти не можем. Мы к деду тычемся, дед тычется к нам. Выговориться: душа душу просит.
– Дед! – стонем. – Скажи, что шутишь... Дед! – унижаемся. – Скажи, что ошибся... Дед! – вымаливаем. – Про нас хоть подумай...
А он – глаза пересохли от муки:
– Это она меня выглядывала! Из оконца чердачного! Сорок, почитай, лет!.. Избу обхожу... В поле лето летую... На чердак глянуть боязно... Бывало, ворочусь с работы, а уж горшок на столе: садись, ешь. «Настенька, как же ты углядела через поле?» А она: «Нешто я глазом смотрю?..» С войны шел, нежданный-негаданный: горшок на столе – садись, ешь. «У меня, – говорит, – оконце заговоренное. Я из него где хошь тебя угляжу...»