Человек не человек, жаба не жаба.
И рука ее – у него на голове.
– Груня, тебе мужик требуется.
– А то нет.
– Груня,ты меня не бросай.
– Стану я.
И нет их.
А нуд остался.
Нуд от прожитой жизни.
Обгрызанной, порезанной, попиленной, перекошенной и надорванной, перекроенной походя, переломанной случаем, задавленной и затоптанной без спросу.
«Что не едешь, что не жалуешь ко мне, – без тебя, мой друг, постеля холодна...»
6
Молния ударила беззвучно.
Первая самая, как серпом по небу.
Что-то двигалось там, в отдалении, куда не пробивали наши фары, жуткое, невозможное, глазу запретное, нудело грозным, согласованным хором, и зарницы пыхали, будто небо ахало, и туча – угольным пологом – исподволь находила на наш мир.
Прошуршало катышем мохнатое, вздыбленное, фыркающее искрами, – с писком нырнуло под машину.
Проскакало тощее, голенастое, пяткой вперед, морда сплющенная, ребром острым, – в ужасе метнулось в кусты.
Пронеслось косым лётом перепончатое, острокрылое, опало донизу, взметнулось поверху, – с воплем врубилось в купу ветвей.
А впереди нудело и нудело, тонело и возгонялось, ввинчиваясь на такие верхи, с которых нет уже возврата, – разве что через обмирание, корчи, падучую, кровь горлом, инсульт и инфаркт.
И молнии полоскались в истерике, как серебристые длинные рыбы в удавке невода.
Но грома еще не было.
Срок не доспел.
– Это чего там? – тихо спросил мой сокрушенный друг, перекашиваясь в слабине испуга.
– Жизнь, – ответил зыристый мужичок. – Во всей ее полноте.
– А поглядеть можно?
– Поглядеть нужно. Включай дальний свет.
– Боязно, – говорю.
А он – резонно:
– Так-то еще боязней.
Вырвались из машины два столба. Смаху пробили пространство. Воткнулись в дальние кусты. Растеклись белесым бельмом. Высветлили фон и мурашами отозвались на спине.
Там, далеко, на краю видимости, гнулась и хрипела в хомуте и постромках давишняя бабища-курвяжища, голая, взмыленная, лохматая, груди – кошелями донизу: надсаживалась, волокла здоровенную соху, отваливала пласт на сторону, и ремни уже вдавились до костей в рыхлое, податливое тело.
Следом за ней кучно, зло, решительно шагали бабы в одних рубахах, с распущенными волосами, грозно размахивали ухватами, кочергами, косами, ныли угрожающе на высокой ноте через поджатые губы, яро обхлестывали жгучим кнутом.
– Опахивают, – пояснил мужичок пуганым шепотом. – Борозду ведут. Вкруг деревни. Верное средство от мора, чумы, налогов, мобилизации, скотского падежа, инструкторов-инспекторов, от прочей сторонней напасти. Сидеть тихо. Голос не подавать. Увидят – засекут.
Дождичек засикал вяло.