Нас повезли через Румынию. Мы выглядывали через щели вагона и видели красивые города и деревни. Привезли нас в Фокшаны. Там был очень плохой лагерь, известный еще с Первой мировой войны как «Фокшанский ад». В Первую мировую войну там погибли многие тысячи немецких военнопленных. Бараков не было, мы лежали на голой земле, в песке. Старые военнопленные, которые давно были в этом лагере, которых взяли в плен в котле под Яссами, рассказали, что в лагере была эпидемия сыпного тифа, вызванная вшами. В бараках были тысячи больных сыпным тифом. Тогда русские сожгли эти бараки, вместе с тифозными больными. Поэтому бараков не было.
Потом опять был поезд. Мы поехали в Констанцу на Черном море. В Констанце мы лежали в гавани. Через пару дней пришел старый румынский корабль, нас на него погрузили и повезли через Черное море. Это плавание было ужасно. Мне очень повезло, что я был не в трюме, а лежал на палубе практически посередине, там меньше качало, я мог дышать. Хотя на палубе было опасно — многих смыло в море.
Наконец мы увидели город, это был Новороссийск. Город был пустыней из развалин. Во время битвы за Кавказ он был практически сровнян с землей, в основном — русскими, которые стреляли по городу. Пока мы шли, вдоль дороги стояли люди, которые жили в развалинах, подвалах. Мы думали, что они забьют нас камнями. Но они ничего не делали, просто стояли и смотрели на нас. Нас опять погрузили в вагоны, и мы поехали в Сибирь. Это было совсем, совсем плохо. Умерших по дороге просто выбрасывали из вагонов, потому что вагон, в котором мертвых складывали штабелями, был уже полон. Мертвые лежали просто у железной дороги. Мы были очень слабы, но каким-то образом мы выжили. Умирали те, кто был старше, у кого дома были семьи, жена и дети, и те, кто был из Восточной Пруссии или Силезии, кто уже знал, что у них больше нет родины. Они теряли надежду и умирали. Мы знали, что мы проведем в Сибири минимум 25 лет и очень многие из нас не вернутся, но у нас, юношей из Ваффен СС, была невероятная воля к жизни, в любом случае мы так быстро не сдавались. Весь этот путь был ужасен.
Мы приехали на Южный Урал в лесной лагерь. Там мы, очень ослабевшие, должны были валить деревья примитивнейшими инструментами, огромными старыми ржавыми пилами. Условия в лагере были так ужасны, что в лагерь приехала комиссия и всех обследовала. У русских было пять категорий. Каждые четыре недели мы проходили комиссию, голые. Я поднимал руки, они видели мою татуировку: «А, faschist! Pervaya kategoria». Это означало работы в каменоломне, шахте и так далее, независимо от физического состояния. Вторая категория — это было строительство дорог. Третья категория — работы в лагере. Потом была «OK», «obschaya kategoria», это были полумертвые. Еще была категория дистрофиков, их посылали обратно домой, но они в основном умирали по дороге. В любом случае комиссия установила, что все или почти все товарищи были или категории «OK», или у них была дистрофия. Тогда лагерь расформировали, приехали огромные седельные тягачи, и нас на них увезли. Мы ехали по горам, по какому-то невероятному бездорожью, русские водители были в основном пьяные. Седельный тягач, который ехал впереди нас, развернуло поперек дороги, и он перевернулся. Мы все должны были выйти и его вытаскивать. Нас привезли в очередной лагерь, я был простужен и бредил. Потом туда привезли пленных, взятых в плен еще под Сталинградом, последних выживших. Они были очень истощены. Опять пришел эшелон, и нас вместе со сталинградскими пленными опять куда-то повезли. В этот раз условия в поезде были очень гуманными. Конечно, в качестве туалета опять была дырка в полу, но мы получили немного кукурузной соломы, могли спать на ней, а не на голых досках, это было уже переносимо.