И ад следовал за ним: Выстрел (Любимов) - страница 16

Почти бесплотность предпочти

Тому, что слишком плоть и тело.

Твое томление знакомо.

Вся эта нервность – как саркома.

Тасуй тяжелую колоду,

Пока не ляжет туз коронный,

И в знак любви кинжал каленый

Давай надломим на колене,

Кинжал единого каленья

Давай надломим на колене.

И если строго между нами,

Меж ангелами и волками,

Мечтаешь ты, что туз коронный

Падет, как камень, из колоды.

Твой козырной, твой друг заветный…

А что твой туз? Прыжок карьерный?

Поэмка с запахом горелым?

Вино в бокале запотелом?

Слова каленые, литые,

Слова лихие и святые,

И почерк вроде бы корявый,

И прочерк вроде бы кровавый,

И надо всем – смешок лукавый,

Смычок, оживший под руками,

Сверчок, зацокавший в камине.

Снежок во рту (ах, вкус полынный).

Смешок лукавый, наважденье…

Уйди, остановись мгновенье!

Это стихотворение —

Фотографическое воспроизведение

Настроений, развлечений

И прочих явлений

У автора на аллее.

Откровений и прозрений,

Достойных презренья

Или восхваленья

В зависимости от пищеваренья

Читательского гения.

Главное, что ничего не случилось.

Никто никого не убил.

Ничего не увели И никому не набили морду.

Была отменная погода.

Автор, касаясь (представляете?)

Ногами земли, проходил по аллее,

Почесываясь, шаркая и шамкая,

Жар-птичек не находя ни шиша

Потому что старый и плешивый.

Под собственный туш,

Несколько вшивый, правда, и фальшивый,

Отразился от этого события домой.

Принял душ.

Еще раз отразился в ванне,

Тая и утопая от умиления.

Все это происходило зимой.

В летний зной.

На Северном полюсе. В Таджикистане.

В зоне всемирного тяготения.

Глава третья, в которой снова о тюряге, где дни мои блаженные текли

“Прошу вас лишь припомнить, что, согласно Пифагорову учению, душа может переходить не только от человека к человеку или же скоту, но равномерно и к растениям, ради того не удивляйтесь, находя одну душу в императоре, в почтовой лошади и в бесчувственном грибе…"

Джон Донн

…Я тоже всем в жизни обязан книгам, до которых дорвался в тюрьме. В конечном итоге это только обострило мои страдания: новая мысль переваривалась с трудом и порождала проблемы. Я постоянно углублялся в историю, мифы и сплетни разных Болтунов Болтуновичей вроде Плутарха, менял религию за религией, философию за философией, изучил всех языческих богов, разве это не пытка?

Что может быть прекраснее tabula rasa? Обнаженность и незащищенность ума – это и есть высшая и непререкаемая Истина. И не надо выписывать премудрости и стараться их запомнить. Например, “Для человека, как и для цветка, зверя или птицы, наивысший триумф – быть абсолютно и безупречно живым”. Не потрясает?

Тянуло к чернильнице.