Только на битву сошлись и построились армии обе,
С шумом и криком вперёд устремились троянцы, как птицы:
С криком таким журавли пролетают под небом высоким,
Если они избежат зимних бурь и дождей бесконечных,
Стаями с криком летят через быстрый поток Океана,
С бранью, убийством грозя малорослым людишкам, пигмеям,
С яростью страшной на них нападая с высот богоравных…
В полном безмолвии шли, на врага аргивяне, и в злобе
Духом единым горя: друг за друга стоять в смертной битве.
Так же, как Нот на горе по вершинам туман разливает,
Что пастухам ни к чему, только вору — приятнее ночи:
Видеть в нём дальше нельзя, чем под ноги уроненный камень;
Так под ногами дружин пыль густая столпом поднималась,
Вслед за идущими шла. Быстро рати сближались равниной.
Лишь оба войска сошлись для сражения друг перед другом,
Вышел вперёд от троян Александр, что подобен был богу.
Встал. Шкура льва на плече, лук кривой и колчан за плечами,
Меч на бедре, а в руках два копья потрясал медноострых.
Гордо стоял и взывал он к данаям: пусть самый храбрейший,
Выйдет, и против него в поединке жестоком сразится.
Но, лишь увидеть успел Менелай Александра-Париса,
Как тот вперёд из толпы выходил своей поступью гордой, —
Радостью вспыхнул, как лев, на добычу нежданно набредший,
Встретив оленя в лесу, или в поле пустынную серну;
Жадный от голода, он пожирает добычу, хоть всюду
Сам в этот миг окружён и ловцами, и быстрыми псами.
Радостью вспыхнул такой Менелай, Александра увидев,
Сына Приама царя. К обольстителю местью пылая,
Он с колесницы своей быстро спрыгнул и ринулся в драку.
Но лишь увидел его Приамид, Александр боговидный,
Как тот доспехом блеснул меж передних рядов, — сердце сжалось,
Быстро он к рати своей отступил, чтобы смерти избегнуть.
Словно как странник в пути, встретив в горном ущелье дракона,
В ужасе тут же назад отступает, трепещет всем телом,
И устремляется прочь с побледневшим лицом от испуга.
Так же Парис-Александр скрылся в строе троян горделивых,
С красным лицом от стыда, испугавшись Атреева сына.
Видя то, Гектор корить стал его горькой речью своею:
«Видом лишь храбр ты, Парис! Женолюбец несчастный! Прельститель!
Зря ты родился на свет! Или лучше б погиб до женитьбы!
Было бы легче и мне, и тебе самому, уж поверь мне,
Чем так позорить свой род, и дружину свою, и народ свой!
Слышишь язвительный смех кудреглавых данаев над нами?!
Видя твою красоту, они думали: храбр и силён ты!
Но только вид твой хорош! Нет в душе ни отваги, ни силы!
Я одного не пойму: как ты смог в кораблях мореходных
Бурное море проплыть, и с толпою клевретов любезных,