Позже, вернувшись в часть, я поневоле вспомнил давние беседы с моим покойным дядей Егором. В феврале 17-го года он служил офицером Генерального штаба и оказался свидетелем революционных событий в Петрограде. Представь себе: тоже идет война с Германией, но обстановка в городе совсем другая – по советским меркам, почти сытая. И вдруг, о ужас, в город белого хлебушка не завезли! Какой «кошмар», три дня подряд по рабочим карточкам выдавали один черный! И все – народ не выдержал: сначала всеобщая стачка, потом революция! Это при том, что идет война – как в сорок первом. А народ вроде бы один и тот же…
Но в ту, Первую мировую, беленького хлебушка недополучив – поднялись все как один! Так почему же в эту, Вторую войну, молчали?! Что изменилось? Так любили «родную Советскую власть и дорогого товарища Сталина»? В жизни не поверю! Тем более люди не могли не понимать, что именно из-за преступных ошибок этой самой власти они и оказались в подобном страшном положении. Но никто даже пикнуть не посмел – не то что в семнадцатом! Вот как усатый вождь всех в кулак зажал – это вам не мягкотелый Николашка!
Конечно, я и раньше об этом размышлял – но тут, не поверишь, Евсеич, такая злоба и одновременно тоска навалилась! Думаю, что за «дивный» русский народ-богоносец! Его лишают веры, оскверняют и рушат церкви, а он молчит! Обирают до нитки и загоняют в колхозы – все равно молчит! Гонят миллионами в тюрьмы и лагеря – опять молчит! Морят голодом – молчит! Тупые комиссары вроде Ворошилова с Буденным отправляют на убой с одной винтовкой на троих – и тут молчат!! Неужели мы, русские, способны как быдло подчиняться только «железной руке» – вроде сталинской?!..
В общем, случилось тут еще одно событие, которое и решило окончательно мою дальнейшую службу. Уже в 42-м, в начале января, немцы на левом фланге атаковали позиции нашего полка. Далеко они не продвинулись, но деревеньку небольшую захватили – сейчас уже и названия не помню. Все бы ничего, но в той деревне немцы пленили часть нашего санбатовского лазарета: всего с медперсоналом и ранеными человек тридцать. Мы, конечно, думали все, хана! Расстреляют всех. А вышло по-другому…
Через неделю мы эту деревушку назад отбили. И что же ты думаешь?»
Цейко внимательно слушал, подперев рукой голову, и даже не вставлял своих обычных дурацких реплик, навроде «не кажи гоп» – похоже, мой рассказ его заинтересовал. Я же, словно стараясь побыстрее облегчить душу, с жаром продолжал…
«Наши лазаретовские живы остались! Не все, конечно, несколько тяжелораненых померли – зато остальные каким-то чудом, иначе не скажешь, уцелели. Ты ведь знаешь: немцы никогда не отличались особой гуманностью – но тут у них какой-то сердобольный начальник оказался. Мне потом мой приятель военврач рассказывал (он тоже побывал в плену вместе с лазаретом): пожилой немецкий гауптман даже приказал выдать им какую-то кормежку – дрянную, конечно, но все же с голоду не померли. Вот… А на следующий день приехал наш дивизионный «особист» капитан Ковальчук – редкая сволочь, откровенно говоря; «разборки» начал наводить. Как же: почти неделю у немцев в плену пробыли! А что сказал товарищ Сталин? В Красной армии пленных нет – есть трусы и предатели!