«Что же я наделал? — с ужасом думал Григорий. — Человека убил, господи боже мой, убивцем стал!»
Проснувшийся Чугуевский поднял голову. Увидев сидящего, удрученного происшедшим Индчжугова, понял, в чем дело, сбросил с себя одеяло, сел на койку.
— Ну что, Григорий?
— Все. Лежит… у мельницы, — не поднимая головы, еле слышно отозвался Индчжугов.
— Да что ты говоришь! — Чугуевский вскочил с койки, дернул за ногу Егора, потянул шинель со Швалова. — Вставайте, живее, ну! Ах, елки-палки, как же ты его? Сам-то ничего, не ранен?
В ответ Индчжугов только рукой махнул. Его как в лихорадке била крупная дрожь, стучали зубы, а в глазах как живой стоял Токмаков.
Понимая состояние товарища, Чугуевский накинул ему на плечи шинель, сел с ним рядом. С другого боку подсел Степан, Егор опустился напротив на корточки, взял друга за руку.
— Григорий, ты чего же это? Успокойся, дружище, возьми себя в руки.
Индчжугов поднял голову, помрачневшим, тоскующим взглядом посмотрел на друзей.
— Не могу, ребята… Сначала-то ничего… А вот теперь… — он говорил прерывисто, с придыханием, — …жутко мне… Ох, как жутко!
— Да полно, Гриша, чего его жалеть, собаке — собачья смерть! Ведь он сам же виноват, а ты за правду стоял.
— Знаю, что так, а не могу вот… Стоит, проклятый, перед глазами. Да ишо ладно… хоть я его стрелять-то не стал… А то и вовсе бы…
— Так ты его… как же?
— Шашкой… заколол его к черту.
Последнее слово Индчжугов словно выдавил из себя с хрипом, через силу. Глубоко вздохнув, он выпрямился, и тут Егор при свете зари увидел, что гимнастерка и брюки Григория испачканы кровью. Заметил это и Чугуевский.
— Снимай живее! — приказал он Григорию. — Спрятать надо одежу-то, пока не поздно.
Григорий молча разделся, лег на койку, укрылся шинелью.
Швалов окровавленную одежду Индчжугова сунул под свой матрац, Чугуевский принялся чистить сапоги Григория. Степану посоветовал:
— Ты одежу уж лучше на дворе где-нибудь спрячь, за конюшнями, что ли. А здесь опасно: как пойдут по палаткам с обыском — и засыплемся.
Швалов забрал одежду Григория, ушел, а следом за ним и Егор. Он пришел на конюшню, переговорив с дневальным, разыскал Григорьево седло, достал из седельной подушки запасные брюки и гимнастерку.
Только Егор с одеждой Григория вернулся в палатку, как по лагерю разнесся звонкий трубный сигнал: «Тревога».
Сразу ожил, глухо загудел лагерь. Казаки, наспех одевшись, выскакивали из палаток, бегом устремлялись к конюшням.
Когда Григорий выскочил из палатки, Чугуевский и Егор со Степаном уже были в конюшне. Из всех конюшен сплошным потоком валили казаки, на бегу вскакивая в седла, галопом мчались на плац. Забежав в конюшню, Григорий вмиг отвязал своего Игренька, кинул ему на спину седло и, не подтягивая подпруг, вскочил на него. Он не опоздал, подпруги подтянул уже на месте сбора, пока выравнивали строй. Так всегда делали казаки, когда поднимали их по тревоге, поэтому и успевали они одеться, оседлать лошадей и прибыть на место сбора за пять минут, наравне с пехотой, чему всегда дивились солдаты и пехотные офицеры.