Но вот зазвенел звонок, и все разом задвигались, заулыбались, заговорили, - стихия перемены захватывала и захлестывала коридоры и лестницы... Тут и там возникали кучки беседующих, и у всех такой вид, как будто только сейчас начинается самое интересное. Я же именно на переменах несколько терялся, смущаясь своего внимания к своим новым товарищам и их мимолетного интереса ко мне.
На лекциях я томился неутоленной жаждой любви и счастья, а от прежней жизни в Ленинграде осталось то совершенно особое восприятие города, точно я родился и рос здесь. Вокруг светилась и звучала красота архитектуры. В одеждах и манерах ленинградцев была простота, простота интеллигентности, тишина и затаенный, словно слегка приглушенный блеск вековечной культуры, которую накладывает сам город на своих обитателей. Я застал еще то старое доброе время, когда все ленинградское имело свой неповторимый отпечаток - отблеск прекрасной старины и новой культуры, нечто романтическое и классическое одновременно.
За весь первый год ни по Общей физике, ни по Общей химии я ничего нового не узнал, высшей математикой почему-то не заинтересовался, а длинная цепочка уравнений по Органической химии на втором курсе у меня вызывала уже откровенно скуку. И все чаще всплывала, бог весть откуда взявшаяся мысль стать писателем.
Впрочем, для особых раздумий времени не оставалось, приходилось постоянно подрабатывать где-то и как-то, я впервые жил сам по себе. К зиме на первом курсе мне необходимо было приобрести пальто. Об этом каким-то образом узнала англичанка, и она выхлопотала мне материальную помощь, и я купил... шинель, отдавая последнюю дань своей детской мечте о море. Она проявила обо мне заботу, может быть, потому что я хуже всех знал английский язык.
Дело в том, что в средней школе при пединституте учащиеся изучали, кроме русского, родные языки. Для тех, кто продолжал учебу в институте, незнание иностранного языка не представляло особой важности, хотя здесь есть элемент запрограммированного отставания. Для меня - в то время я и не ведал о том - вообще поступление в университет оказалось бы невозможным, ибо в число вступительных экзаменов непременно входил и иностранный язык.
Мой внезапный, скандальный уход из пединститута, возвращение на родину, - теперь можно на это посмотреть и так, - явились чем-то вроде бессознательного вызова судьбе. И все же поначалу в Найхине меня освободили от уроков английского языка, считая, что мне поздно, лишь в десятом классе, приступать к его изучению.
К счастью, у меня всегда был интерес к языкам. Помнится, я даже принимался самостоятельно изучать латинский язык, а потом - английский. Я решил наверстать упущенное время, и учительница английского языка вскоре нашла, что я могу посещать уроки, как все. Таким образом в аттестат зрелости попала оценка по английскому языку - "хорошо", будто все годы в школе я изучал этот язык. Вступительные экзамены я сдал и по английскому неплохо, чтобы пройти по конкурсу без стажа. Это была эпоха "физиков", конкурсы на естественные факультеты большие, о чем, правда, я и не подозревал.