— Выходит, вы признаётесь, что сами посадили себя в тюрьму и приговорили к казни.
— Сам, — согласился Владимир.
Мы поразмышляли молча, пока Владимир вдруг не возразил вслух:
— А вот это, пожалуй, совсем не правда.
Он сделал радио погромче, и я услышал собственный голос. Звучала та самая запись, сделанная Кешей Вирсавиным: «…герой, не понимая своей вины, знает, что виноват. Он виновен по своей сути. Но его заставляют не только признать свою виновность, но и почувствовать её. И он хочет её почувствовать, чтобы приобщиться к космическому бытию через идею первородного греха, через долженствование искупить свои каждодневные греховные помыслы готовностью к расплате…»
— Я читаю по чужому тексту, — сказал я Владимиру. — Это Иннокентий Вирсавин написал. Кажется, когда-то где-то мы с ним вместе учились. Не помню. Я вообще мало что помню о своей прошлой жизни.
— То есть это Иннокентий Вирсавин так думает. А вы нет?
— Я вообще не читал Ка.
— А если отвлечься от Ка и его героя, который намерен приобщиться к космосу, то, положим, себя-то вы считаете виноватым?
— В чём?
Владимира развеселило моё непонимание:
— По сути?
— Нет… Но разве наше пребывание здесь не есть искупление некой вины?
— …признанной нашим сознанием. Ведь именно оно обрело формы сумеречного Города.
— Выходит, я сам себе противоречу?
— Выходит, что вы рассуждаете: с этой стороны… с той стороны… А вы просто решите для себя: вы виноваты?
Я мгновенно решил:
— Не больше, чем ребёнок до рождения.
Владимир засмеялся.
— Странно, — сказал я, — но я не помню вас на открытии выставки Марка.
— Меня там и не было. Но я хорошо знаком с Марком и видел его работы, когда их ещё только готовили к выставке.
— Вы помните его светящегося человека? Человек надкусил яблоко, и его озарило, и он схватился за голову. Картина называется «Грех».
— Да, я видел её. Но совсем иначе: человек сияет от счастья. Откусил от яблока и хлопнул себя по лбу: «Ну и дурак я был!»
— А ваша гипотеза допустима! — улыбнулся я.
— Чудная песня, — сказал Владимир и сделал радио ещё громче.
— Это Несравненная!
Владимир кивнул. Она пела по-русски. Голос звенел, не уставая, словно ей вообще не нужно было брать дыхание. Кажется, взаправду едет на тройке с бубенцами, да не просто так, а корону пропивать. Владимир покачал головой: какова? Радио замолчало.
— Кармину все называют несравненной, голосом восторгаются. А она душой поёт. Мне когда-то приснилось, что я умер под эту песню. Было очень светло. Свет белый-белый, какого нет. Я перехожу дорогу. Много людей вокруг. Там, на другой стороне, вроде возле лотка с цветами, среди других, спиной ко мне стоит девушка. Я её не знаю, но она чем-то дорога мне. И я её, наверное, окликнул. Она медленно оборачивается… Я так счастлив, как бывают только во сне. Как будто я сделал очень важный выбор. Улица полна звуков, откуда-то звучит эта самая песня, людской гомон, звонок трамвая… И крик той девушки, что оглянулась. Что скажете, сны — не доказывают ли они, по-вашему, многовариантность нашей жизни?