— А тебя кто спрашивает?
— Никто. К сожалению.
Она вся передернулась:
— Нечего тут жалеть!
Я ласково улыбнулась ей:
— Не к моему сожалению. К грядущему сожалению того парня, который связался с тобой.
— Прямо сразу так — связался?
— Сразу или нет, этого я не знаю.
На ее лбу появились некрасивые морщины:
— Чего ты не знаешь?
— Ох, Джун, ты меня так утомляешь… Почему с тобой так трудно разговаривать? Наверное, надо быть мужчиной, чтобы переносить тебя.
Теперь у нее дрогнул подбородок. Подобрав ноги, она, наконец, разняв руки, сложила их на коленях и стала похожа на перезревшую школьницу.
— Эшли, за что ты меня так ненавидишь?
— Ты уже спрашивала, Джун, — вежливо напомнила я. — И я уже объясняла тебе. По-моему, даже не один раз. Но если ты настаиваешь…
Она прервала меня:
— Не надо.
— А, ты вспомнила!
— Не надо, Эшли!
Я поморщилась от ее крика:
— Ладно, ладно, Джун! Успокойся. Ты же сама хотела повторения урока. Но раз ты отказываешься…
— Господи, Эшли, о чем мы вообще говорим?
— Ты что забыла? — Я остановила кресло, чтобы посмотреть ей в глаза.
Она потупилась:
— Перестань, Эшли…
Снова оттолкнувшись, я сказала:
— Ты все помнишь, Джун, правда? Ты помнишь, как задурила ему голову?
— Да нет никакого женатого парня!
Она вскочила со своего стула, опрокинув его, и решительно шагнула ко мне, как будто собиралась ударить. Но, конечно, даже не прикоснулась. Попробовала бы она тронуть меня…
Мне уже не хотелось скрывать своей злости, не хотелось веселиться.
— Ты — беспросветная дура, Джун! Я говорю о своем отце. О Джеффри Халсе, еще помнишь такого? Талантливого, умнейшего человека, перед которым ты вертела задом до тех пор, пока он не…
— Перестань! — вдруг завизжала она и затрясла перед моим лицом сжатыми кулаками.
Я ударила ее по руке, и она отскочила. По щекам ее текли слезы, в которые я, конечно, не верила.
— Это ты перестань, — попросила я, стараясь не потерять самообладания. — И подними стул, пока не растянулась сама. Может, ты забыла, но в доме посторонний. Ему совсем необязательно знать все подробности нашей прошлой счастливой жизни.
Растерев по лицу слезы, она посетовала:
— Какая же ты злая, Эшли!
— Зато ты — сама доброта. Сделай еще одно доброе дело: уезжай из Гринтауна. И чем дальше, тем лучше.
Нагнувшись за стулом, Джун посмотрела на меня снизу. Светлые кудряшки нависли на глаза, как у болонки. Глупой и злой.
— Может, и уеду, — сказала она. — Только не потому, что ты так просишь, так и запомни.
— Да как угодно, Джун. Только уезжай.
Теперь она опустилась на краешек дивана. Все время казалось, что Джун вот-вот бросится бежать.