О господи!
Я начинаю всхлипывать, а он не спешит подойти ко мне. Д. знает, что я наконец-то поняла то, чего так долго не хотела замечать и что он понял уже давно. Я все плачу и плачу, но совсем не так, как плакала раньше, когда чего-то ждала и даже получала удовольствие от собственных слез. Еще никогда мне не было так холодно и так одиноко.
Теперь я стану частью другой посткоитальной мифологии, столь любимой Д. Не романтической саги о том, как звезды предопределили нашу встречу, а перечня его безумных бывших. Встану в один ряд с длинноногой блондинкой-моделью, которая путала президента Герберта Гувера с директором ФБР Джоном Эдгаром Гувером. И с неприступной испанской студенткой, которая все-таки не смогла устоять перед размером его члена. И со скучной выпускницей университета, на которой Д. едва не женился. Теперь к этим его бывшим пассиям прибавится и чокнутая, навязчивая, замужняя телка.
— Я не могу. Не могу, — бормочу я. — Мне надо идти.
Я хватаю сумку, и только тогда он пытается обнять меня. Это невыносимо. Я сжимаюсь от прикосновения его рук. Я не злюсь — о, как мне хотелось бы разозлиться! Как это было бы прекрасно. Я просто… меня просто больше нет. Мне хотелось определенности, и теперь я ее получила. И задыхаюсь под ее тяжестью.
Он провожает меня вниз и ловит такси. Он вытирает мне слезы и сам плачет. Я в первый раз вижу, как он плачет, но это уже ничего не меняет. Таксист ждет, а Д. на прощанье еще раз целует меня, и мое сердце на мгновение расцветает и снова умирает.
Мой брат, когда ему было лет одиннадцать, завел маленькую игуану и назвал ее Джеральдо. Как-то вечером мы были в гостях, вернулись довольно поздно, и брат сразу же пошел к себе в комнату. Мы все еще были на кухне, когда он прибежал туда с плачем: «Джеральдо умер!»
Бедный детеныш ящерицы был серым и холодным, но все-таки еще живым. Мама взяла его в ладони и стала дуть на него, чтобы согреть. Малыш на мгновение становился зеленым и вроде бы оживал, но не мог продержаться и нескольких секунд без маминого теплого дыхания. Эту картину из детства я запомнила, наверное, на всю жизнь. Вот все мы стоим кружком, плачем и дышим на несчастную игуану, стараясь сохранить ей жизнь. Примерно так же чувствует себя сейчас мое сердце. Как та проклятая ящерица, которую без всякой надежды на успех пытаются реанимировать.
Сначала я думаю, что это я порвала с Д. Я приняла решение. Болезненное, но ясное, окончательное и бесповоротное. И даже нахожу в этом некоторое утешение. И только зачищая оставшиеся на месте разрыва кровавые ошметки, я постепенно понимаю: нет, это вовсе не я порвала отношения, а меня вырвали с мясом. Я отдираю, отдираю и отдираю все эти соединительные волокна, а они так и цепляются ко мне. Я обнаруживаю все новые и новые, и чаще всего это проявляется неожиданно. Иногда бывает достаточно визита к дантисту (Д. был зациклен на своих зубах, и эта его манерность в духе Вуди Аллена одновременно и раздражала и забавляла меня). Или витрины магазина (на тротуаре перед ней мы как-то целовались так долго, что к нам вышел продавец и предложил что-нибудь купить). Свитера или комплекта белья, который когда-то нравился ему (вот я застегиваю лифчик перед зеркалом в отеле, а он обнимает меня сзади и говорит: «Подхватывает как раз там, где нужно, да?»). Ну и «Команды Америка», разумеется. Какое уж там ясное, окончательное и бесповоротное решение, процесс разрыва оказывается бесконечно долгим. Весь город — это тело Д., и скучные кварталы, переулки, бары и рестораны будят во мне разные, каждый свои, желания. За два года (плюс-минус еще десять лет) Д. стал частью моих мускулов и костей, одним из моих суставов. Я посылаю ему сообщения, пишу электронные письма и звоню по телефону, но он никогда не отвечает. А я все зачищаю и зачищаю.