У Эрика ничего такого не было. Он остался жить в нашей старой отвратительной квартире, которая за четыре месяца моего отсутствия насквозь пропиталась неопрятным мужским духом. Переспелые бананы разлагались не только на кухне, но и на полках в комнате и даже у Эрика в портфеле. Наполнитель из кошачьего туалета въелся в ковер. А на панорамном окне в гостиной появилась загадочная трещина. Стекло не покрылось паутиной, как бывает, когда в него попадает камень, — скорее, эта одиночная трещина являлась продолжением едва заметной расщелины под линолеумом, пересекающей всю комнату. Возможно, следствие какого-то дефекта фундамента, ответственного также за подозрительный скрип ведущей на улицу лестницы.
Я держу телефон возле уха и продолжаю разговор с Эриком вопреки осторожности и правилам дорожного движения:
— Какие у тебя планы на вечер?
— Да ничего особенного. Уборка. Пиво. Телевизор. А ты? Обедаешь с Джошем и Джессикой?
— Не-а. Стейк. Вино. Сон.
Но гораздо больше, чем беспорядок и трещины, Эрика угнетали воспоминания, от которых ему некуда было спрятаться. Мы с ним прожили вместе десять лет и никогда ничего не выбрасывали. Квартира была до краев заполнена памятками о нашей общей жизни. Книги, фотоальбомы, мебель, картинки, опять книги. Они окружали его со всех сторон. Я спокойно жила в своей монашеской келье, а он, куда бы ни посмотрел, всюду видел напоминания о том, что у нас когда-то было, а теперь разрушилось.
— Ты меня слышишь?
— Плохо… Сейчас связь прервется.
— Ладно, позвоню тебе попозже.
— Хорошо, милый. Увидимся через пару дней.
И сейчас я опять делаю с ним то же самое. Нет, формально мы не развелись и даже не разъехались, но я снова убегаю, а он остается.
— Я люблю тебя.
— Я тебя то…
Все, нет связи.
* * *
До Рождества остается всего несколько дней. Решено, что мы все вместе встретимся в магазине днем: мои родители и брат, взяв напрокат машину, приедут из аэропорта, а Эрик с Псом Робертом — из дома. Я устрою им экскурсию по нашей лавке. Потом на трех машинах мы гуськом поедем в коттедж, который сняли родители. Там мы вместе встретим Рождество: я буду готовить на кухне с мамой, упаковывать подарки с Эриком, разгадывать кроссворды с папой, бороться с братом, буду чесать пузо собаке, наряжать елку и снова стану частью семьи.
До тех пор я купаюсь в своем одиночестве. Мне не хочется делать ничего полезного. Иногда я просто подолгу смотрю в окно. Или с наслаждением плачу. Делаю еще одну попытку навязать себя Д., как мне кажется, совершенно невинным и трогательным способом. Шарф, который уже больше месяца лежит у меня, я упаковываю в красивую коробку, покупаю длинный леденец в виде посоха, привязываю к нему клочок белой ткани и кладу сверху: знак перемирия или капитуляции. Потом долго размышляю о том, куда лучше отправить подарок, — так долго, словно это безумие действительно имеет какой-то смысл. Домой к Д.? К нему на работу?