— Уверен, что это не так.
— Нет, я его правда ненавижу. А что он снял путного? «Таксиста»? Или «Славных парней»? Полное говно, снятое тупым мачо.
— А «Алиса здесь больше не живет» вы видели?
Прямое попадание!
— О, «Алису» я люблю. Там молодой Крис… Это что, тоже Скорсезе?!
Так Д. поймал ее в свои сети. Позже он говорил мне, что, как только увидел мою мать и высокого, седого, такого типично техасского отца, сразу же понял, что она должна обожать Криса Кристофферсона.
После этого случая я ни разу не упоминаю при маме имя Д.: мы становимся любовниками, и я боюсь, что голос выдаст меня. Но в тот день я поняла, что он может играть ею так же легко, как играет мной. Мы обе видим, что он опасен, но не слишком умен, и самодоволен, и при этом почему-то совершенно неотразим. Втайне я этому радуюсь, как будто мама благословляет меня на то, что я в душе уже готова совершить. А через год я опять радуюсь, когда случайно знакомлюсь с матерью Д., а после слышу от него: «Ты очень понравилась маме». Хотя, согласитесь, странно, что мне, тридцатитрехлетней женщине, до сих пор требуется разрешение родителей на то, чтобы жить своей собственной жизнью.
День Рождества проходит гораздо спокойнее, чем предыдущий. Мы всей семьей возвращаемся к своим привычным занятиям: готовим, читаем, собираем паззлы и выпиваем. Утром, после того как папа и Эрик снова устанавливают елку, опрокинутую ветром, мы открываем подарки. Для меня, брата и Эрика родители приготовили туго набитые чулки и еще несколько неупакованных подарков «от Санты» — так бывало каждый год, с тех пор как я родилась. К полудню мы снова налегаем на эггног, мальчики садятся за паззл, а мы с мамой готовим гарниры к жаркому.
— Ну разве не красавица? — восхищаюсь я, разворачивая «корону». — Я сама ее приготовила!
Я хвастаюсь ею, как детсадовец хвастается самостоятельно нарисованной картинкой, и совершенно не могу скрыть свою детскую гордость.
— Она великолепна, Джули. Просто не верится, что ты такое сделала.
— Это не так уж и сложно, — скромно говорю я, но в душе ликую.
Чтобы правильно зажарить «корону», достаточно несколько часов продержать ее в духовке, пару раз измерить температуру внутри куска специальным термометром, который я принесла с работы, и вдоволь наволноваться. Я одинаково боюсь и пережарить, и недожарить свое прекрасное творение. Я очень стараюсь не нервничать и держать себя в руках, но, когда иду в туалет, совершаю ужасную, мазохистскую и уже привычную ошибку: посылаю Д. эсэмэску. Я желаю ему веселого Рождества и тут же начинаю без всякой надежды мечтать о том, как он мне ответит и поблагодарит за прекрасный шарф, который он обязательно будет носить, хотя и понимает, что это неправильно, но шарф так подходит к его любимой алой шапочке и так понравился его маме. А потом я никак не могу решить, готова «корона» или еще нет. От нее исходит фантастический аромат, и кости уже потемнели, и на противень капает ароматный жир, и температура внутри правильная, но почему-то сок кажется мне еще слишком розовым, и я не знаю, что делать, и Эрик смотрит на меня с подозрением, чувствуя неладное, а мне кажется, будто какая-то тяжесть давит на легкие, и я не могу дышать, и меня охватывает паника, поскольку я знаю, что отвечаю и за это праздничное жаркое, и за то, чтобы все были веселы и довольны, но ничего не могу с собой поделать, а из глаз уже текут слезы, запястье сводит судорогой, и термометр выскальзывает из онемевших пальцев и падает на пол.