Отчаянный Тимоха Сальков с полусотней своих удальцов после всех неудачных попыток раздобыть порох предстал перед Пожарским, стирая со вспотевшего лица черную копоть. Пожарский находился в каменном приделе Введенской церкви, которая являлась ядром его оборонительных порядков.
– Ну что? – спросил Пожарский, взглянув на Салькова, от которого несло сильным запахом гари.
– Дело дрянь, князь, – устало ответил Сальков. – Все вокруг огнем объято. За Трубной улицей пламя взметнулось на такую высоту, что пролетающие птицы вспыхивают на лету. С Лубянки таким жаром пышет, что никак не подступиться. Повсюду ручьи бегут от растаявшего снега и льда. Над Огородной слободой тоже огненное зарево стоит выше крыш и деревьев, искры и горящие головни так и разлетаются по округе. Жуть, что творится!
В светлицу вбежал, споткнувшись о высокий порог, стрелецкий голова Кирюха Чуб.
– Тревога, князь! – воскликнул он. – Польские гусары валом валят со стороны Печатного двора, а по Лукову переулку немцы напирают! Слышишь, как ихние барабаны гремят!
– Похоже, пан Гонсевский задумал взять нас в клещи, – обронил Пожарский, водружая на голову блестящий шлем, привычным движением закрепляя ремешок под подбородком. Он кивнул Салькову и Кирюхе Чубу: – За мной, други мои! Пусть пищали наши больше не стреляют, зато сабли в наших руках еще не затупились!
Глава девятая Совет всей земли
В избе было грязно и сыро. Маленькие оконца, затянутые бычьим пузырем, с трудом пропускали солнечный свет. Потемневшие от времени потолочные балки провисли, в трухлявых скрипучих половицах зияли большие щели. По углам висела густая паутина с застрявшими в ней мухами.
Возле печи на низенькой скамеечке сидел сгорбленный, иссушенный годами старик с реденькой седой бороденкой и темным сморщенным лицом. На нем был латаный-перелатаный холщевый зипун, поверх которого был наброшен безрукавый кожух из овчины. На ногах у старика были грязные обмотки из тряпья и длинных лоскутов кожи.
Тимоха Сальков, вошедший в это убогое жилье, несколько мгновений постоял у порога, чтобы дать глазам освоиться в полумраке. Затем он снял с головы шапку и обратился к старику:
– Будь здоров, дедушка! Ты ли хозяин сего жилища?
Старик взглянул на Салькова красными слезящимися глазами и прошамкал беззубым ртом:
– Вроде как я, добрый молодец. Один я тут живу, все родные мои померли.
– Отчего померли твои родственники, дедуня? – поинтересовался Сальков, присев на лавку.
– Кто от голода, кто от болезней, – ответил старик, сунув в печную топку два березовых полена. – Меня токмо ни голод, ни хвори не берут. Не иначе, я заговоренный. – Старик почесал свою почти лысую голову и усмехнулся. Он бросил любопытный взгляд на Салькова. – А ты куда путь держишь, мил человек?