Думая, что вопрос Никишова может как-то изменить мою судьбу к лучшему, ребята чуть ли не силой извлекли Гришу из забоя и представили пред светлые очи начальства.
Никишов, вытаращив глаза, уставился на Гришу Маевского. Лицо его побагровело. Никто ничего не понимал.
— Вы?! — только и смог он произнести.
Потом повернулся к свите, разыскал глазами Лебедева («мою судьбу»), подозвал к себе и резко пошел прочь, на ходу за что-то сердито выговаривая Николаю Ивановичу.
Все мы понимали, что произошло что-то неожиданное и неприятное, но что?.. Гриша на наши недоуменные взгляды не реагировал, молчал, явно подавленный чем-то. К вечеру стало ясно, что концерт не состоится. Маевский дал команду собираться. Он явно торопился уехать с «Пионера». Его тревога постепенно передалась и нам… И только когда все было погружено и наш ветеран медленно тронулся к воротам вахты, все вздохнули с облегчением. У вахты к автобусу подошел комендант лагеря с папкой в руке. Развернув папку, прочел:
— Маевский?
— Есть, — тихо отозвался Гриша.
— Инициалы?
— Григорий Михайлович.
— Год рождения?
— 1920-й.
— Статья?
— 58.14.
— Срок?
— 10 лет.
— С вещами.
Гриша молча взял свой узел и, ни с кем из нас не попрощавшись от растерянности, вышел из автобуса.
Комендант открыл ворота. Уже за вахтой автобус остановил Лебедев. Вошел… сел. Долго молчал, вглядываясь в каждого из нас… Ткнул в меня пальцем:
— Примешь бригаду. Куда едете?
— На Хиниканджу, — ответил я.
— Буду там через три дня. Обязательно найдешь меня. Поезжайте. — И вышел из автобуса.
Мы уехали.
Через три дня Лебедев появился в лагере на Хиникандже. Я подошел к нему.
— А, Жженов!.. Пойдем, поговорим. — Он вывел меня за вахту, выбрал место в сторонке на бревнах, мы сели… закурили.
— Что, интересно, да?
«Моя судьба», теперь уже не старший лейтенант, а капитан, и уже не начальник одного лагеря, а начальник лагерей всего Тенькинского управления, рассказал мне следующее.
Москвич Гриша Маевский, заключив трудовой договор с заполярным театром, в 1940 году появился в Магадане.
Работал в театре. Читал на радио. Руководил самодеятельностью. Словом, вел деятельную, энергичную жизнь, сулившую и в дальнейшем одни только радости… И вдруг война!..
Мировая война! Неизбежность, неотвратимость ее понимали, ждали, и все-таки… Как всякое несчастье, она свалилась неожиданно.
В первое время видимых изменений в его жизни не произошло. От войны Колыма откупалась золотом!
Место руководителя самодеятельности в управлении Дальстроя, полученное им с помощью друзей и генерала, за дочерью которого Гриша ухаживал, шло как бы в зачет армейской службы, создавало лишь иллюзию причастности к армии, практически никак не отражаясь на его жизни: он как работал в театре, так и продолжал работать. Но тревога и какой-то безотчетный страх, появившийся в последнее время, не покидали его.