Когда Син запела, барону вдруг упала в голову безумная мысль – он не зря пробрался в эту страну, даже если авантюра с императором провалится. Незнакомые слова на непонятном языке оказались такими нежданными и прекрасными, что крепостная охрана его души пала мгновенно, просто не готовая к подобному приступу. Барон никогда бы не смог объяснить, что пробило его насквозь, как японский снаряд танковую корму. Однако он ощутил, что пылает не меньше, чем разлитый соляр в простреленном корпусе.
Ротмистр устыдился своих грубоватых сравнений. Китайская война и служба в Маньчжурии огрубили. А в Питере он умел понимать и ценить изящество. Надо же, в незатейливой забегаловке на краю земли такое утонченное совершенство.
Грустная до безысходности песня Син плыла над клубами табачного дыма, как легчайший платок над морским побережьем, подхваченный утренним ветерком. Поручик Завалишин, из простых, не меньше командира заинтригованный, шепнул:
– Сколько ей глазами мигаю, а она в вашу сторону смотрит. Не теряйтесь, ваше благородие.
Это заметил и Павлов, подозвав кисэн после песни. Девушка присела и защебетала.
– Она спрашивает, хорошо ли вы ели рис. Просит разрешения закурить, – перевел статский советник на английский.
В табане курили решительно все. Один молодой аристократ или чиновник – Врангель не научился их отличать – смолил папиросы. Остальные, включая немногочисленных прислуживающих женщин, не расставались с длинными трубками. Судя по вони, они потребляли очень недорогой табак.
Певичка курила, как и пела, – грациозно. Выведи барона во двор за сдвижную дверь и попроси описать ее, он не смог бы выдавить и пары фраз, кроме банальностей: глаза, как миндаль, волосы, что вороново крыло. Маленькая, не выше Ли Пху, она носила крайне легкомысленную по питерским меркам кофточку, открывающую грудь почти до розовых бусинок. Судя по наряду жены табанщика, чьи прелести давно пора скрыть, в здешних краях такая смелая мода.
Погасив трубку, Син снова принялась петь. Вторая мелодия была энергичней, но грусти в ней столько, что русская «Дубинушка» покажется в сравнении развеселым канканом. Александр Иванович взялся было переводить, но барон отрицательно качнул головой. Перевести можно слова, но не музыку, ее можно лишь понять некой глубинной частью естества. Неюный уже ротмистр, давивший гусеницами японцев, горевший в танке, а также женатый, что само по себе не меньше, чем бронеходная атака, пылал лицом подобно гимназисту.
– У вас остались юани, Петр Николаевич? Думаю, у нее скоро перерыв. Можете уединиться с ней на часок, – увидев гримасу на лице Врангеля, Павлов поднял обе ладони. – Не думайте плохо, барон, кисэн – не уличная девка. Она ведет к себе лишь тех мужчин, что ей нравятся, и не часто. Конечно, это стоит денег бóльших, чем наш ужин, но монеты скорее служат данью вежливости. Вы точно ей приглянулись. Ну? Будет что вспомнить.