— Мона Сэниа, — проговорил он как можно мягче. — Высокородная мона, вы разгневаны на братьев и готовы отречься от родства с ними, но вы забыли о своем отце!
Звук его голоса произвел не примиряющее, как он рассчитывал, а прямо противоположное действие: от любви и горя Сэниа потеряла голову.
У нее все получалось чересчур, а уж это — и подавно.
— Асмур, я ничего не повторяю дважды! Ты сейчас же возьмешь меня в жены по завещанию, или… — она оглянулась, пытаясь найти что-нибудь, чем можно было бы напугать самого Асмура.
Ничего такого, естественно, не нашлось. Тогда она медленно подняла руку с маленьким десинтором до уровня своего лба. И рука ее не дрожала.
— Асмур, — сказала она очень просто, — если ты этого не сделаешь, я пристрелю крэга. Своего крэга.
Он рванулся к ней, пытаясь перехватить руку, но Сэниа оказалась проворнее — вскочив на ноги, она вытянулась во весь рост и теперь стояла на спине его вороного, освещенная тремя лунами, с рукой, поднятой ко лбу.
Принцев как ветром сдуло с седел — все разом очутились на земле, а один — кажется, самый младший — отвернулся и прижался лицом к гриве своего коня. Не было еще такого на Джаспере за все полторы тысячи лет действия Уговора, чтобы кто-нибудь поднял руку на своего крэга.
На себя — бывало.
Но принцесса Сэниа грозила невиданным.
— Тарита-крэг, поводырь моей матери! — прорычал Асмур голосом, которому больше бы пристало проклятье, чем брачная клятва. — Перед тобой, старейшим из всех, я, эрл Асмур, последний из рода Муров (это были единственные слова, которые ом произнес с удовольствием), беру в жены мону Сэниа, ненаследную принцессу, отрекшуюся от королевской крови, и буду ей мужем до своего смертного часа, а если её дни продлятся дольше моих, то завещаю ее со всеми владениями тому… тому, кто первый коснется губами ее лба. Я поклялся.
— Я, Сэниа-Мур, принимаю твое завещание, муж мои, как и все, на что будет воля твоя. Я поклялась.
«Надолго ли хватит этой кротости?» — подумал Асмур.
Сэниа тоненько свистнула вместо традиционного свадебного поцелуя, и ее колдовская кобылка, разыгрывавшая пугливость за каким-то надгробьем, грациозно приблизилась к вороному, изгибая шею. Девушка спрыгнула со своего несколько необычного пьедестала прямо в седло, небрежно кинула десинтор в кобуру и медленно двинулась вперед, в бездорожье дурманных полей, над которыми вставала бирюзовая утренняя луна, не оставившая им с Асмуром ни минуты ночи.