– Я много думал, Максим Иванович… – только промямлил что-то Кознышев и закрылся в кабинете, сказав Кларе Сергеевне, полноватой секретарше начальника, что его ни для кого нет, он еще в отпуске.
Все странно переглянулись, Семен Аркадьевич пожал плечами, закрыл «Косынку» и открыл выкладки. Маша прибежала, полунакрашенная, натянула белый халат и уселась отмывать чашки Петри от всяческих реагентов, она знала, что Кознышев, когда не в духе, любит, чтобы все было чисто.
В напряжении прошло два-три часа, но жара потихоньку опять взяла свое, и к 5 вечера уже никто прямыми обязанностями не занимался. Удивителен поток мыслей, который проносился в это время в голове Кознышева. Если бы сторонний наблюдатель смог прочесть мысли Кознышева, ничего бы он не понял.
А мысли были такие: «Нет, я не могу на это пойти, у меня жена и дети. Я все делаю, что бы все получилось, я не просто так ездил в Швейцарию, не на лыжах я туда кататься ездил, я смотрел, как у них. Ни хера у них! Ни хера, они еще дальше, чем мы! Блин, ну головастые ведь у меня ребята, ну что ж, черт возьми, они такие ленивые, что же так лгут мне…. Я-то все для них, работайте только, ведь благое дело, не для себя, для всего человечества делаем, я уж им и симпозиум в Греции обещал, и зарплаты обещал повысить, и Маше-лаборантке помочь с ипотекой… Но ленятся все. Нет у них какого-то как будто желания всем этим заниматься. Боюсь, очень боюсь, что везде так. Везде у нас так. Но все равно, я не могу. Что со мной будет? А если и их тоже?, – такая идея особенно прельщала Кознышева, но он ее и очень боялся и постоянно старался увести поток своих мыслей от нее, – нет. Меня посадят, кому лучше-то будет? Блин, но это так поможет… А все-таки нельзя…. Да и себя нельзя, по-хорошему то… Но надо, я вижу, что мы сейчас просто сидим и время тратим, когда можем. И Семен Аркадьевич и Коляскин знают, что могут. Все знают, но приходят сюда как на пост встать. У меня весь отдел кандидаты и доктора, таких светлых умов во всей России не сыскать, те, кто не уехал, у меня работают, но что же они ничего не делают…» И все в таком ключе.
Постепенно солнышко стало освещать лабораторию уже не белым ярким и прозрачным светом, а желтым, и все уже потихонечку стали собираться домой. Маша уже почти ушла, как вдруг кабинет руководителя отдела открылся. И из него вышел Кознышев, у которого на лбу были испарины, руки дрожали, а рукава были закатаны по локоть. С одного из рукавов капала кровь, что было очень странно, потому что Кознышев был первый во всей лаборатории, кто следил за биологической санитарией.