— Алек, я должна тебе сказать… Понимаешь, за всеми моими недосказанностями, нежеланиями что-то объяснять, которые тебя так раздражают… Нет-нет, я знаю, что раздражают… В общем, за ними стоят вполне определенные, нормальные вещи. Дело в том, что в моей жизни есть мужчина, которого я люблю. И даже просто принадлежать другому в постели я не могу, потому что…
— Этот мужчина — твой любовник? — спросил Стеффери так спокойно, будто узнавал дорогу до ближайшей парикмахерской.
— Нет… Это мой бывший муж, — она криво усмехнулась. — Мы расстались по обоюдному согласию, но… Но у меня до сих пор начинают слабеть колени, как только я подумаю о нем.
«Не надо, не надо было говорить про эти колени, — подумала Поля, заметив, как напряглись жилы на шее Алека. — Можно ведь было обойтись без этой никому не нужной откровенности». Однако Стеффери почти мгновенно взял себя в руки. Нет, он не натянул на себя маску вежливой отстраненности, не улыбнулся холодно и светски. Лицо его сохраняло все то же, будто намертво приклеившееся выражение виноватой и какой-то безнадежной влюбленности. «Четко придерживается выбранной тактики», — снова отметила она и тут же возненавидела себя за заносчивую уверенность в собственной проницательности.
— Поля, — он снова назвал ее по-русски, — никто, кроме Всевышнего, не знает, чего тебе захочется завтра. Никто не знает, свяжет ли нас жизнь или мы простимся уже сегодня просто как хорошие знакомые… Никто не знает, сможешь ли ты освободиться до конца от своего прошлого. Но главное — захотеть быть свободной! Ты ведь хочешь этого, правда?
— Не знаю, — честно ответила Поля, снова ужасаясь тому, что под словом «прошлое» уже сама подразумевает Борьку и все, что с ним связано… Все. И это отчуждение последних месяцев, в конце концов закончившееся разрывом, и страшное, невыносимое молчание телефона дома, в Строгино… Ей вдруг подумалось, что в Москве ее ждет все то же самое: те же сочувственные глаза матери, то же Ксюхино: «Ты сама виновата! Что сидишь дома, как старая бабка? Уже давно бы кого-нибудь себе нашла!», и тот же молчащий телефон. Так стоит ли ради бесконечного, изматывающего ожидания неизвестно чего отказывать себе сейчас в праве на нормальную человеческую радость? Стоит ли ради человека, ясно давшего понять, что ты ему больше не нужна, накладывать на себя добровольную епитимью?
Поля взмахнула ресницами и подняла на Алека еще полный сомнения, но уже неуверенно-ласковый взгляд. И он поторопился, в один миг разрушив так долго возводившийся карточный домик. Когда его рука под столом, раздвинув ее бедра, нетерпеливо сжала заветный холмик под скользящим салатовым шелком брюк, она резко отодвинулась. От прежнего ностальгического настроения не осталось и следа. А еще ей показалось, что по лицу Алека пробежала едва уловимая тень досады: не раскаяния, не огорчения, а именно досады. Впрочем, она совсем не была в этом уверена, потому что уже через секунду он совершенно потерянным голосом произнес: