Но когда Вы, Николай Петрович, сказали мне, что «Ариадна» нуждается в капитальнейшем ремонте, то есть от киля до топа мачты, возникло ощущение безысходности. Денег на ремонт не было, да и не умел я ничего.
Теперь вот о чем. Тогда же, в середине шестидесятых, была опубликована в журнале «Юность» поэма Евтушенко «Братская ГЭС» – в институтской библиотеке образовалась очередь, журнал давали на ночь. Поэма что называется открыла мне глаза, особенно рассказ инженера-гидростроителя Карцева. «Когда меня пытали эти суки, и били, и выламывали руки...» Это о зверствах эпохи культа. Мне стало страшно, я ведь тоже был инженером. Если такое здесь уже случалось, подумал я, если мучили и убивали людей тысячами, десятками тысяч, то почему же завтра или даже сегодня это не может повториться? Может, еще как может! Ведь строй остался тем же самым.
Жена продолжала готовиться к защите, писала статьи, летала в командировки, и если все-таки находила время выслушать меня, то отвечала убежденно: «Культ больше не пройдет – народ поумнел. Ты же не станешь отрицать, что Евтушенко заканчивает свою поэму на оптимистической ноте? И вообще все его произведения оптимистические». Я отвечал, что Евтушенко – человек безусловно талантливый, но и он, похоже, не понимает, что пока существует этот строй, нельзя чувствовать себя в безопасности. Вот до чего я договорился, причем просто с перепугу, еще не будучи тогда никаким антисоветчиком. Жена раздражалась: «Тебе лечиться надо!» Вероятно, она была права – я потерял аппетит, мучился бессонницей.
Я старался изнурить себя, поэтому допоздна задерживался в институте. Одна лаборантка, заметив, что я никогда не тороплюсь домой, сделала обнадеживающие выводы и решила «увести» меня, создать новую семью, «благополучную»! Образом мыслей она ничем от моей жены не отличалась, но была лет на восемь моложе.
Итак, лаборантка предложила сходить на модный балет, не помню название и фамилию постановщика, и купила билеты. Жена как раз улетела в командировку.
Очевидно, балет снискал международную славу – возле Маринки стояла на рейде целая армада интуристских автобусов.
Было душное питерское лето, и пока свет в зале не погас, я видел, как публика дружно обмахивается программками. Плотная румяная лаборантка ловила ртом воздух.
Как только поднялся занавес, иностранцы принялись щелкать фотоаппаратами – в темноте вспыхивали синие зарницы, словно перед грозой.
В антракте повсюду победительно зазвучала английская речь, лишь изредка я улавливал родное русское слово. Особенно трогательно было слышать щебетание чинных старушек в черных костюмчиках с белыми отложными воротничками.