О физическом напряжении, каковое испытывал, размахивая кувалдой или катая тачку с тяжелым строительным мусором, и говорить нечего: широчайшие мышцы спины, грудные и дельтовидные мышцы, брюшной пресс, – все напрягалось.
А после отбоя падал в койку и, уже мало чего соображая, смотрел на Луну в окне – иногда серебряные человечки карабкались по ее поверхности, пищали что-то по-английски, это были американские космонавты, и, заслышав родную речь, я, лежа в душной, залитой лунным светом казарме, был растроган и чуть ли не всхлипывал от нахлынувших воспоминаний, но мог бы и всхлипывать, все равно в этот час всем было на меня наплевать, двести с лишним человек вокруг тоже всхлипывали во сне, и ворочались с боку на бок, а еще они стонали, ухали-охали, храпели-сопели, и елозили под шерстяными одеялами, и шептали заветные девичьи имена, и панцирные сетки гудели-дрожали, и двухъярусные железные койки, скрипели и ходили ходуном…
В одну из таких ночей забился, замахал руками, проснулся сосед мой слева, рядовой Решетников.
– Леха! – зашептал он отчаянно. – Леха, ты спишь? Леха, видение мне было…
– Подумаешь, – сказал я, – нашел, чем удивить. У меня тоже иногда случаются видения. Например, недавно я довольно отчетливо видел некую допризывную девушку, и таял, лепетал, боготворил ее совсем как на гражданке когда-то. Ну, и что такого? Погляди, что вокруг творится, но это же естественное состояние молодых людей, оторванных…
– Да не о том ты говоришь! – рядовой Решетников схватил меня за рукав исподнего. – Понимаешь, сегодня, как и всегда, нырнул я после отбоя в коечку, устроил из одеяла кокон и заснул. Вернее, я сначала подумал перед сном. Хочешь, расскажу, о чем подумал?
– Ну?
– О лакомых горбушках, вот о чем! – продолжал рядовой Решетников. – Ну почему они всегда достаются именно Рослику? И представь, я понял, в чем тут дело. Ведь если Рослик превосходит всех нас физическими данными, то и вбегает он в столовую первым, потому что в строю Мочалов располагает людей не по нравственным достоинствам, а по росту. Понял, к чему я веду?
– Нет, – солгал я.
– А к тому, что такие, как ты, помогают насаждать неравенство!
– Что ты мелешь, Вова?
– А то, что ты как романтик всегда готов предпочесть равенству и братству бессмысленную красоту и грубую физическую силу, воплощением коих для тебя является Рослик. Вот мне и привиделось, что ты хочешь вставить его в свое повествование, такого, ах-ах, зеленоглазого, ах-ах, чуть ли не демонического…
– Это же метафора, – перебил я проницательного и, в общем-то, желающего мне добра рядового Решетникова. – Не то тебе привиделось.