Тимоти, познакомившись с юношей поближе, недоумевал: нормальный, вроде, парень, что у него может быть общего с этими полудурками? Недоумевал, а когда догадался, в чем дело, так и растрогался. Надо же, какая любовь. Парень ему нравился – скромный, почти не пьет, в сельском своем хозяйстве преуспел, о родителях и младшем брате печется. То есть сейчас, будучи малость не в себе, он о них не печется, Беатка ему, ясное дело, голову задурила, но как только, даст бог, поженятся, все встанет на свои места.
Что же касается Рэчел, то она встретила молодого человека настороженно: а не имеет ли намерения нанести ущерб благосостоянию семьи? Убедившись, что не имеет, стала к нему приглядываться, – приглядевшись (оказался красавчиком), смягчилась и вскоре уже называла его «зятек». При мысли о том, что предстоит ей породниться с лордом, начинала тихо млеть.
И вот когда приобрел пастор Леннокс в лице сэра Александра столь многообещающего сподвижника, то ужасно собой возгордился, ведь совершенно посторонний молодой человек (но со свежим взглядом!) сумел оценить его выдающуюся личность, и стало старику особенно обидно, что ближние продолжают обходиться с ним без надлежащего уважения: дочка достает попреками, внучка – приколами, а от Барнета вообще можно ожидать чего угодно, вплоть до оскорбления действием. И самое скверное заключается в том, что Тимоти способен оказать на юношу дурное влияние, внушить ему, что серьезнейшие вопросы определения национальной идентичности заслуживают лишь саркастической ухмылки.
«Так нет же, не будет этого! – восклицал Леннокс в кругу самых надежных своих единомышленников, сиречь единоверцев. – Не удалось доказать, что Барнет бывший пират, – ладно, с этим позднее разберемся. А пока я вам вот что скажу: уж больно он возомнил о себе! Я так считаю: всяк сверчок должен знать свой шесток. Мы оказали инородцу честь, избрав его трактир местом наших митингов, но ведь можем подыскать и другое заведение, где кормят пускай не так вкусно, но зато и не увидишь этих поганых ухмылочек. Ну чо вы на меня уставились? Конечно, Барнет инородец. Говорит он с очень даже заметным иностранным акцентом, а в состоянии аффекта кричит вообще на каком-то неведомом языке, как тогда, помните, на площади. И вот ежели учесть, что патриотические мероприятия он игнорирует, над чаяниями нашими иронизирует, так ведь и напрашивается вывод: не болеет он душой за судьбы отечества! А почему не болеет? А потому что чужое ему тут все, чужое и чуждое!» – «Но зачем же он тогда живет среди нас? – вопрошали патриоты, не понимая, куда клонит их духовный лидер.– Нешто для того только, чтобы наживаться на пагубном нашем пристрастии к элю и виски? И почему позволяет в своем трактире вести антианглийские разговоры, не сообщает об этом куда следовает? Он же, помимо всего прочего, сержант народной милиции и обязан пресекать агитацию, ведущую к разжиганию межнациональной розни. Однако ничего такого он не пресекает, только единожды за кошек и заступился». «Ну и чо вы удивляетесь? – нарочито удивлялся и сам Леннокс, а потом пояснял терпеливо: – Барнет выполняет задание юдаистов, плетущих сети всемирного заговора…»