— А ты разве забыл о ноже, который мы с тобой нашли в той трубе? Разве на нем кровь Клуна? Или ты просто предпочитаешь об этом не вспоминать?
— Ты не права. Я думаю об этом каждый день.
Ее как будто хлестнул по лицу порыв холодного ветра.
— Я знаю, что делаю, Билл. Не уверена почему, но мне обязательно нужно понять его, понять, почему люди считают его способным сделать то, что он, по их мнению, сделал.
— Наша работа не в том, чтобы понимать их, Кельда. Наше дело — ловить их и предъявлять им обвинение.
— Не могу с тобой согласиться. И потом… тебя не касается, с кем я встречаюсь во внерабочее время.
Билл отвернулся и посмотрел в сторону.
— Та маленькая девочка не сможет защитить тебя от всего, Кельда. Рано или поздно этот ресурс будет исчерпан. И тогда у тебя на счету не будет ничего.
— Что ты хочешь сказать?
Впрочем, она прекрасно знала, что он хочет сказать. Билл всего лишь напоминал, что популярность, которую ей принесло спасение Розы Алиха, не может быть гарантией вечной неприкосновенности.
— Ты и сама все отлично знаешь.
— Пошел ты, Грейвс. Я вовсе не прикрываюсь Розой от недовольства босса.
— Неужели? Скажешь мне об этом, когда тебя отправят куда-нибудь в Биллингс. Но пожалуйста, не втягивай меня в свои игры и не тащи за собой. Мне и в Денвере не жарко.
Он долго, секунд десять, смотрел на нее, потом повернулся и зашагал в направлении федерального здания.
— Подожди! — крикнула ему вслед Кельда.
Билл Грейвс не оглянулся. Не остановился. Он даже перешел на легкий бег и в какой-то момент исчез за сизым облаком выхлопных газов, повисшим за огромным автобусом, застопорившим движение по Семнадцатой улице.
Я проснулся с чувством вины за то, как обошелся накануне вечером с обратившимся за помощью Томом Клуном. Когда-то сомнения относительно правильности того или иного собственного суждения посещали меня очень редко, но в последний год количество таких случаев заметно возросло. Мало того, сомнения часто доказывали свою обоснованность. Годом раньше мои профессиональные ошибки стоили жизни нескольким людям, и я уже начал подумывать о том, как бы метод кавалерийского наскока, использованный для отражения вторжения в мою частную жизнь, не обернулся схожими серьезными последствиями.
Стоя под душем, я пытался убедить себя в том, что мое самобичевание есть не что иное, как проявление бессмысленного, иррационального, подсознательного страха перед возможной катастрофой, присутствующего в каждом из нас. Возможно, мое поведение прошлым вечером не было идеальным с профессиональной точки зрения, но оно определенно не могло привести к катастрофе. Однако никакие рассуждения, основанные на логике и здравом смысле, так и не избавили меня от гнетущего ощущения вины.