Комендант уже успел ознакомиться с магнитофонной лентой их разговора, однако Махмуда слушал с вниманием, время от времени одобрительно кивая головой. Махмуд несколько преувеличивал, рассказывая, как они до рассвета открывали друг перед другом душу, но Жубер не уличал его — пусть старается показать больше, чем сделал, в общем-то Махмуд оказался молодцом — довольно ловко оплёл простака-доктора своей «бунтарской» историей.
Затрещал телефон: часовой у ворот сообщил, что пришла какая-то женщина, ей якобы обещано свидание с заключённым Ахмедом Решидом.
Жубер встал.
— Вернёшься в камеру, — сказал он Махмуду, — продолжай рассказывать о брате, это позволит тебе узнать кое-что о Халеде. Постарайся выведать, какие у доктора связи с ним и вообще с ФНО. Можешь разглагольствовать о коммунистах и хвалить их, воздержись пока упоминать имя Бенджамена — до него ещё дойдёт очередь. Понятно?
— Понятно, ваше превосходительство! — оскалился Махмуд.
Свидание Решида и Малике разрешил генерал и даже велел им не мешать. Хотя Ришелье и пообещал Шарлю освободить доктора, он не собирался делать это немедленно: пусть посидит, пусть испытает все прелести заключения. «Надо ещё проверить, захочет ли он покинуть Алжир, и уж кому-кому, а Малике доктор скажет правду».
Появление Малике настолько ошеломило доктора, что он какое-то мгновение сидел на топчане, не веря своим глазам. Только когда девушка, уронив сумку, крикнула «Ахмед!», он дрогнувшим голосом прошептал:
— Малике?.. Ты?..
Прижавшись к нему, девушка рыдала так, что не могла сказать ни слова. Решид старался успокоить её и не находил слов. Куда-то исчезли все те нежные и пылкие слова, которые он повторял в мыслях несчётное количество раз.
— Не плачь, милая, — повторял он, — не плачь… И без того людские слёзы льются рекой… Ты хоть не плачь.
— Ахмед! Уедем из этого проклятого города! Уедем отсюда!
— Куда уедем? — доктор протянул скованные руки. — Чтобы уйти, надо сперва разбить их.
— Генерал разрешил! И мать согласна, и отец! Уедем, Ахмед!
Доктор ласково, с нежностью смотрел на девушку, обнять её он не мог — мешали наручники.
— Не будем обольщаться, родная. Не зря говорят, что доброта осла — в его копыте. Можно ли верить слову генерала? И даже пусть так, пусть он сегодня хочет показаться великодушным. Но завтра объявится кто-то другой, трижды свирепее, чем Ришелье. Кто тогда выручать нас станет? Нет, моя Малике, от беды бегством не спасёшься. Да и куда бежать? Мы в своём доме, на своей земле. Пусть убирается тот, кто пришёл сюда незваным!.. Идёт борьба за честь, за достоинство. Можно ли в такой момент уйти? Как тогда назвать себя алжирцем, как смотреть людям в глаза?