— Надя, молишься ты за меня богу? — спросил он медленно и сам побледнел...
Судорожный трепет пробежал по плечам Нади. Плач переходил в рыдание...
— Молишься ли богу?
— Молюсь, — отвечала она прерывающимся голосом, — чтобы он смягчил ваше сердце...
— Любил я тебя, Надя, а теперь не люблю... Опротивела ты мне!.. Вспомни, бил ли я тебя когда-нибудь, наказывал ли, знала ли ты розгу? И я тебя ласкал и лелеял, целовал и имя дал Надежда... Теперь мне ударить тебя хочется...
Смертная бледность разлилась по лицу Нади...
«Ударить», — подумала она и закрыла глаза в ужасе...
И вот ей вдруг почудилось, что отец поднимает тяжелую руку с плеча. Она вся, с головы до ног, обмерла, обезумела и дико вскрикнула на все комнаты, закрывая лицо руками.
Вбежала бледная и трепещущая мать.
— Что у вас? — спросила она, с недоумением глядя на окаменевшую дочь и на изумленное лицо мужа.
Надя отвела руки, взглянула на отца, ничего не поняла и не сообразила и опять вскрикнула:
— Ах, не бейте, не бейте меня, папенька!
Анна Андреевна бросилась к мужу, оттолкнула его от себя и потом обняла Надю, которая с диким шепотом повторяла:
— Не бейте, не бейте!..
— Ты с ума сошел, обезумел! — говорила жена...
У отца в первую минуту, когда он услышал вопль дочери, мелькнула страшная мысль — «Она помешалась»; потом, когда Надя закричала: «Не бейте меня» и шептала: «Не бейте меня», он догадался, что дочь его поверила тому, что он способен ударить; ему тогда едва ли не страшнее стало. В одно мгновение в голове, быстро цепляясь мысль за мыслью, явилось сознание: «Я сделался для родной дочери предметом ужаса...» Взглянул он на жену, — та с ненавистью, с презрением, отвращением смотрела на него; взглянул на дочь, — она дрожала от страха... У него сердце замерло, он растерялся, испугался своего положения и в первую минуту не произнес ни слова...
— Не подходи к нам! — сказала жена, когда заметила его намерение приблизиться к ним...
— Надя, дурочка, полно тебе, перестань, — заговорил наконец Дорогов умоляющим голосом. — Неужели ты могла подумать, что я способен ударить тебя?
Он взял Надины руки, отвел их от лица ее, сжал нежно в своих руках и стал целовать Надю в лоб, в глаза, в голову и неожиданно сам заплакал...
— Неужели тебя, мою Надю, мою самую любимую дочь, могу я... О господи, что это пришло тебе на ум? Тронул ли я когда-нибудь пальцем?.. Надя, друг мой, скажи что-нибудь.
Надя обвила его шею руками, — и оба они плакали.
— Добрая моя, как тяжело тебе, — прошептал наконец Игнат Васильич.
Надя обливала поседевшую голову отца горячими слезами. Игнат Васильич не вынес было, хотел уже простить ее, разрешить ей делать все, что она хочет, и благословить на новую, желаемую с Молотовым жизнь. Анна Андреевна предчувствовала такой исход дела, и радость, давно ее оставившая, оживила ее душу. Она решилась во что бы то ни стало защитить свою Надю и, сама знавшая лишь обязательную любовь, благословить дочь свою на любовь свободную, человеческую. Казалось, начинается тайна примирения, тайна разрешения и всепрощения. Вошли дети и остановились с изумлением, видя, как сам отец обнимает дочь свою...