(13. 13–15). И в другом месте:
Утаил cue от мудрых и разумных и открыл то младенцам (11. 25).
354. Мне дано было говорить с многими из ученых после отшествия их от мира; некоторые из них были весьма знамениты и известны в ученом мире по сочинениям своим, другие были менее известны, но в них скрывалась, однако, некоторая мудрость. Те, которые в сердце отрицали Божественное начало, стали до того тупыми, что они едва могли понимать какую-либо гражданскую истину и еще менее духовную. Я постигал и даже видел, что их внутренние, духу принадлежащие начала были до того замкнуты, что казались черными (такие вещи в мире духовном видимы для зрения), и потому нисколько не могли сносить небесного света, ни, следовательно, хоть сколько-нибудь воспринимать небесное наитие. Чернота, которой, казалось, облекались их внутренние начала, была темнее и больше в тех, которые в отрицании Божественного начала утвердили себя научными доводами своей учености. Такие люди в той жизни принимают с удовольствием всякую ложь, которой они напитываются, как губка водой, и откидывают всякую истину, как откидывает упругая кость то, что падает на нее.
Мне было сказано также, что внутренние начала тех, которые утвердились против Божественного начала, признавая одну природу, действительно обращаются в что-то костяное; голова же их принимает вид чего-то твердого, как бы из черного дерева, и простирающегося до самого носу, что показывает, что они уже лишились всякого постижения. Такие духи погружаются в пучины, кажущиеся болотами, в которых они мучаются морокой (phantasiis), в которую обращается их ложь. Для них адский огонь есть страсть к славе и известности, вследствие чего они восстают один на другого и с адским жаром мучают тех, которые не поклоняются им как божествам; таким образом они поочередно мучают друг друга. Вот во что переходит всякая мирская ученость, когда она через признание Божественного начала не приспособила себя к принятию небесного света.
355. Что такова в мире духовном участь этих ученых, когда они после смерти приходят туда, можно заключить из того одного, что тогда все находящееся в природной памяти и непосредственно соединенное с телесными чувствами, как, например, все вышеупомянутое научное, покоится и только научным путем выработанное рассудочное начало служит там для мысли и речи. Человек, правда, уносит с собой всю свою природную память, но находящееся в ней не подлежит более его воззрению и не переходит в его мышление, как это было, покуда он жил на земле; он уже ничего не может почерпнуть оттуда и вынести в духовный свет, потому что оно не принадлежит этому свету. Но все рассудочное, или разумное, что человек снискал себе из наук, покуда он жил в теле, согласуется со светом духовного мира. Поэтому насколько дух человека стал в мире рассудочным через познания и науки, настолько он рассудочен и по отрешении своем от тела, ибо тогда человек становится духом, тем самым, который мыслил в нем, покуда он еще жил в его теле.