— Полагаю, что скорее следует спросить, что вы можете для меня сделать… герр Хейнлих.
Человек, называвший себя Билли Хокером столько лет, что и считать противно, побелел как простыня.
— Mein Gott… — пробормотал хозяин бунгало, неуклюже поднялся и посмотрел в голубые глаза Уэйна. — Пойдемте, — с трудом выговорил он.
Уэйн прошел за бывшим нацистом во внушительный дом. Внутри было прохладно, на полу — керамические плитки, белые стены с нишами, в которых висели гавайские маски. В темного дерева шкафу со стеклянными дверцами гордо красовались народные инструменты — гитары, укеле, флейты, барабаны. Уэйн прошел мимо пышных растений, вьющихся по ратановой ширме, в сверхсовременную комнату, где было полно тонированного стекла, хрома и белой кожи.
— Неплохо живете, герр Хейнлих. Полагаю, куда лучше, чем пристало бедному лейтенанту, — прокомментировал Уэйн, выбирая наиболее удобное кресло и садясь.
Хейнлих несколько раз глубоко вздохнул, налил в два стакана чистое виски и протянул ему один.
— Кто вы? И что вам нужно?
На мгновение ему привиделись мстительные израильтяне или помешанные на идее возмездия бывшие узники концлагеря, но его успокоили отсутствие у визитера оружия и его относительная молодость.
— Не слишком оригинально, — укорил Уэйн и отпил глоток виски. — По правде сказать, мне очень обидно, что вы меня не помните. Ведь я когда-то спас вам жизнь.
Хейнлих резко повернулся и взглянул на Уэйна.
— Только не во время войны, — твердо заявил он. — Вы слишком молоды.
Уэйн улыбнулся и снова приложился к виски.
— Верно. Я был тогда мальчишкой. Стоял на катере. Озеро Констанс… А, вижу, вы начинаете припоминать.
Хейнлих упал в белое кресло. Его челюсть забавно отвисла. Для его описания вполне подошло бы английское выражение насчет «обалдевшей кефали».
— Сын Мюллера! — выдохнул он, и Уэйн кивнул, получая истинное удовольствие от ситуации.
— Никто иной. Я пришел получить по счету. За то, что столько лет держал рот на замке.
Хейнлих осушил свой стакан, но побоялся, что у него не хватит сил подняться и налить еще, хотя вторая порция ему бы не помешала. Все эти годы он чувствовал себя в безопасности, и вот…
— Что конкретно вы хотите?
— Все, что у вас есть на моего дражайшего папашу, разумеется. Что же еще?
— А, понятно. Я слышал, что Моссад… Впрочем, неважно. Забудьте, я ничего не говорил.
Уэйн допил виски, положил ногу на ногу и принялся лениво раскачивать ногой в черном ботинке.
— Ну, так как?
— У меня их здесь нет, — сказал Хейнлих, нервно сглатывая, отчего его большой кадык запрыгал вверх и вниз по покрытому коричневыми пятнами горлу. Старик, подумал Уэйн, как и его отец. А ведь когда-то они называли себя расой господ! Он едва не рассмеялся, потом покачал головой. Черт, надо же, как все повернулось.