Конечно же, он чувствовал, что они с Ромкой куда-то собрались. Но поскольку она не говорила об этом, он не мог предложить ехать с ним на такси. Люба впервые почувствовала, что обманула его. Она не испытывала от этого никакого раскаяния и удивилась: что с ней?
Мужчина в берете напомнил ей о давней, совсем забытой поездке во Францию. Хватило одного движения его черных усиков, чтобы отрадное воспоминание молодости исчезло. «Оставьте, оставьте меня в покое! — хотелось ей крикнуть всем этим встречным фатоватым мужчинам. — Сколько же можно?» Но они все шли и, как ей казалось, нагло ее разглядывали. Она просто устала от этих взглядов. И этот хлыщ с циничным прищуром лошадиных зеленоватых глаз, раздевающих ее с ног до головы, и этот молоденький офицерик, не скрывающий откровенно-восторженного удивления, и этот старый, но все еще модный товарищ, обладающий красивым прищуром, — все глядели на нее, как на свою. Если б они знали, что у нее на душе…
Люба забыла, что раньше ей нравились эти взгляды, что когда-то она забавлялась ими. Еще не так давно она смело кидала свой взгляд прямо в глаза встречным, разжигая ложное самомнение у записных ловеласов, приводя в смятение молоденьких офицеров и повышая настроение стареющим модникам. Завистливых женских взглядов Люба совершенно не замечала, тут и забывать было почти что нечего. Разве что давние рассуждения Натальи Зуевой о женской свободе. Кажется, это она, Наталья, называла женскую верность домостроевской кабалой…
Слезы просто душили. «Почему он уехал? Один, как этот…»
В метро Люба несколько успокоилась. Подземная толпа втянула ее вместе с Ромкой в узкое горло подъемного эскалатора, вытянулась, вывезла на поверхность и так же деловито вынесла на улицу.
— Идем, Ромушка, идем! И в кого ты такой рохля? — Люба тащила сына за руку. Он не успевал увертываться от встречных.
Крохотная ладошка сына, словно чужая, безжизненная, не двигалась в материнской руке. Любе хотелось, чтобы Ромка хотя бы слегка пошевелил пальчиками. Так нет же, ручонка сына лежала в ее руке совершенно безвольно. Люба остановилась и вытерла ее носовым платком:
— Ну, что ты?
Оставалось мало времени. Люба должна была явиться в райисполкомовскую комиссию к определенному часу. Ромка молчал. Он вообще последнее время стал молчаливее, она давно заметила это, но ей не хотелось раздумывать о причинах. С тех пор как в ее жизни начался период всяческих заявлений, хождений по адвокатам, разговоров в комиссиях, Любе стало некогда думать. Чувствовать своих детей, ощущать в них всякое, даже самое маленькое изменение, физическое или душевное, она просто не успевала.