Нереализованная возможность женской неверности была, по его мнению, равносильна самой неверности.
12
Атмосфера неискренности сгущалась с каждым прожитым днем. Однажды он приехал домой без предупреждения. Любы не было. Зато была теща, и в квартире полновластно распоряжалась Наталья.
— Он не хочет, чтобы Люба работала! — громко жаловалась теща Наталье.
— Ретроград! Извините, Зинаида Витальевна, я подслушал. — Медведев бросил плащ на сундук в прихожей. — Где Люба?
— Почему вы на меня кричите? Дима, я старая женщина…
— Ну, полноте, какая же вы старая? — Медведев сказал это вполне благожелательно и вполне искренне. Но ей показалось, что он издевается:
— Вы тоже доживете до моих лет!
— Зинаида Витальевна…
— Да, Дмитрий Андреевич.
— Где Люба?
— Вам лучше знать, где. Вы ей муж.
Наталья принесла с кухни тарелку с пирожками:
— Дима, она ушла показаться врачу. Ей рекомендуют лечь в больницу. Да ты не бойся! Это всего лишь аппендикс. В легкой форме…
Медведев с минуту соображал. Вдруг он начал белеть.
— Аппендикс? Но у нее уже был аппендикс! И тоже в легкой форме.
— Да? — глаза Натальи смеялись.
— Я вам покажу аппендикс! — Он вскочил и угрожающе подошел к Наталье. — Я прошу, прошу никогда больше не приходить сюда! Вам ясно, Наташа?
— Ты что, спятил? Прими валерьянки.
— Вон! — закричал он вне себя.
Наталья поспешно схватила плащ, сумку и выскочила за дверь.
Медведев зверем метался по всей квартире:
— А вы! Зинаида Витальевна, вы мать. Почему вы разрешаете своей дочери калечить здоровье? У вас одна дочь…
— Да, и я горжусь, что воспитала ее.
— Вы воспитали ее по своему образу и подобию! Вы хотите, чтобы и у нее тоже была всего одна дочь! Чтобы у Веры не было ни сестры, ни брата. А вы знаете? В Италии, например, аборт считается убийством!
— Мы живем в свободной стране!
— И вас, вас я тоже прошу, не вмешивайтесь в мою семейную жизнь!
— Может, мне тоже выйти?
— Не возражаю, черт побери!
Зинаида Витальевна начала одеваться… Медведев бегал туда и сюда, когда появилась Люба. Она слышала его последнюю фразу и, ничего не говоря, прошла в комнату.
— Где ты была? — пытаясь быть сдержанным, спросил он.
— Ты можешь кричать на меня… Я все вытерплю, но моя мама…
— Я ухожу, Люба… — суетилась в коридоре Зинаида Витальевна. — Живите одни, я никогда, никогда больше…
— Демагогия! Опять чистейшей воды демагогия! — заорал он в бешенстве. Схватил пиджак и выскочил на лестничную площадку. Его башмаки быстро пересчитали ступени всех пролетов, всех этажей старинного дома на Разгуляе.
Иванов несколько дней с увлечением ходил на службу. Правда, его сомнения в пользу того, что он делал, и вообще в пользу его профессии то исчезали, то благополучно возвращались: сама наркологическая проблема была противоречива. То, что гноилось вокруг нее, принимало комическое и трагическое обличье одновременно. Иванов служил в том заведении, которое было задумано как методологический центр, координирующий деятельность наркологов в одном из районов Москвы. Но эта затея в первые же недели вырядилась в обычные бюрократические одежды. Коллеги в белых халатах писали отчеты, сводки и диссертации, дважды в месяц получали в кассе зарплату и ходили по коридорам целыми стаями. Им казалось, что они делают нечто важное.