Господи! Он же висит, зацепившись ногами! Физиономия меж тем ухмылялась до ушей. Из уважения к клиенту я до сих пор старательно не замечал этой пантомимы за окном, но всему есть мера! Подскочив к окну, я гневно погрозил кулаком. По-видимому, мое бешенство смутило верхолаза — во всяком случае, физиономия тотчас исчезла, и я различил царапанье подошв по стене снаружи, явно поднимавшихся все выше.
Утешение ниже среднего. Стебель там мог не выдержать веса и такого малыша… Я заставил себя вернуться к столу.
— Извините, мистер Гарретт, — сказал я. — Подержите ногу еще, будьте добры.
Он сухо улыбнулся, и я погрузил пинцет в ранку. Кончики задели что-то твердое. Я сжал их, осторожно потянул и — как чудесно! — извлек острый, влажно поблескивающий обломок колючки. Уф-ф!
Одна из тех победных минут, которые скрашивают жизнь ветеринара, — я улыбнулся мистеру Гарретту, поглаживая пса по голове, и тут снаружи послышался треск. Затем донесся вопль отчаянного ужаса, за стеклом мелькнула маленькая фигурка, и раздался глухой удар о землю.
Я бросил пинцет, выскочил в коридор и через боковую дверь вылетел в сад. Джимми уже успел сесть среди мальв, и от облегчения я даже забыл рассердиться.
— Больно ушибся? — еле выговорил я, но он помотал головой.
Я поднял его, поставил на ноги. Действительно, он как будто остался цел и невредим. Я тщательно его ощупал, не обнаружил никаких повреждений и отвел в дом, приказав:
— Беги-ка к маме!
А сам вернулся в операционную. Вероятно, я был очень бледен, потому что мистер Гарретт испуганно спросил:
— Он не расшибся?
— Нет-нет. По-видимому, все обошлось. Прошу прощения, что я убежал. Мне следовало бы…
Мистер Гарретт погладил меня ладонью по плечу.
— Ну что вы, мистер Хэрриот! У меня же у самого есть дети. — И тут он произнес слова, навеки запечатлевшиеся в моем сердце: — Чтоб быть родителем, нужно иметь железные нервы.
За чаем я наблюдал, как мой сын, кончив уписывать яичницу на поджаренном хлебце, принялся щедро намазывать солидный ломоть сливовым джемом. Ну слава богу, его выходка обошлась без печальных последствий, но прочесть ему нотацию я был обязан.
— Вот что, молодой человек, — начал я, — ты ведешь себя очень плохо. Сколько раз я повторял тебе, чтобы ты не смел лазить по глицинии…
Джимми вгрызся в хлеб с джемом, глядя на меня без тени раскаяния или смущения. Бесспорно, в моей натуре есть что-то от старой наседки, и за многие годы они с Рози — моей дочкой, — когда она достаточно подросла, прекрасно это уловили и завели обескураживающую привычку непочтительно квохтать в ответ на мои заботливые наставления. И тогда за чаем я понял, что Джимми никакими самыми убедительными тирадами не пронять.