Я сердито вырвала свою руку.
— Неужели ты не понимаешь, что его могут казнить? — закричала я.
Мое лицо было мокрым от слез. Откуда они взялись? Я торопливо вытерла их рукавом.
— Только представь, что тебя приговорили к казни, и никто не может тебе помочь. А еще хуже — неопределенность. Осужденный знает: его могут казнить в любой день. Он ждет, ждет и умирает от ожидания. Бежать из Тауэра невозможно. Все, кого я любила, погибают, обвиненные в преступлениях, которые не совершали. И никого из них я не могла спасти. Это-то хоть тебе понятно? Ты свою мать видишь каждый день. Живой. А можешь представить, каково каждый день тосковать по погибшей матери? Где тебе понять, что я до сих пор во сне чувствую запах дыма? И вот теперь этот человек… этот человек…
Я заплакала.
Дэниел обхватил меня за плечи. Это не было объятием. Он просто отодвинул меня на расстояние вытянутой руки, чтобы получше видеть мое лицо. Сейчас он и впрямь глядел на меня, словно пророк, оценивающий мою пригодность к серьезным делам.
— Нечего сравнивать этого человека с твоей матерью, — отчеканил Дэниел. — Нечего сравнивать его с теми, кто умирает за истинную веру. И нечего облекать свое плотское желание в благопристойную одежду печали. Те, кому ты служила и продолжаешь служить, — заклятые враги. Они не могли мирно разойтись. И сейчас на месте сэра Роберта была бы королева Мария. Кто-то из них торжествовал бы победу, а другой готовился бы к смерти.
Я дернулась, высвобождаясь из его рук и отворачиваясь от взгляда колючих глаз. Мне почему-то захотелось заглянуть к отцу и рассказать о выполненном поручении. Я двинулась по направлению к нашему дому. Дэниел пошел следом.
— А по Марии ты бы тоже так плакала, если бы сейчас она находилась в Тауэре? — спросил он.
— Да, — шепотом ответила я.
Дэниел промолчал. Чувствовалось, он сильно сомневался в моих словах.
— Я не сделала ничего бесчестного. Мне нечего стыдиться, — сухо сказала я.
— Я тебе не верю, — так же сухо произнес он. — Если ты и вела себя достойно, то лишь потому, что тебе не представилось подходящей возможности повести себя по-иному.
— Сукин ты сын, — едва слышно пробормотала я.
Дэниел молча проводил меня до отцовского порога. Там мы расстались. Он пожал мне руку. Рукопожатие было таким же холодным, как его слова. Затем он повернулся и зашагал прочь. Мне захотелось запустить в его горделиво поднятую голову каким-нибудь увесистым фолиантом. Затем я постучала в дверь. Интересно, насколько хватит у Дэниела терпения и когда он придет к моему отцу и попросит освободить его от обязательств помолвки? Знать бы, что будет тогда со мной.