Шутка не возымела успеха, равно как и его попытка объяснить все плохим знанием языка. В представлениях Елизаветы трон и плаха являлись близкими соседями. Ее желание погасло. Лицо от страха пожелтело.
— Кто она такая? — испуганно спросила Елизавета. — Кто ее подослал?
Томас Сеймур обернулся, ища глазами книгоношу, но аллея была пуста. А с другой стороны к ним медленно шла его жена, торжественно неся свой беременный живот.
— Ей — ни слова, — шепнул он Елизавете.
При первых же признаках опасности принцесса внутренне собралась. Она расправила платье и нацепила на лицо невинную улыбку. Елизавета знала: чтобы выжить, нужно играть роль. Томас всегда мог рассчитывать на ее двойственную натуру. Невзирая на свои четырнадцать лет, она уже прошла солидную школу обмана. Ей было всего два года, когда казнили ее мать. Так что учеба в этой школе продолжалась двенадцать лет. К тому же Елизавета была дочерью искусной лгуньи. «Яблочко от яблони недалеко падает», — с презрением подумал Сеймур. Возможно, она и испытывала плотские желания, но опасность и честолюбие будоражили ее сильнее, нежели похоть. Томас взял Елизавету за руку и повел навстречу Екатерине.
— А я все-таки ее поймал! — крикнул он, кое-как соорудив веселое выражение лица.
Он вновь огляделся по сторонам. Маленькая испанка как сквозь землю провалилась.
— Ну, мы и побегали! — крикнул он жене.
Той маленькой испанкой была я. Тогда я впервые увидела принцессу Елизавету: потной от желания, ластящейся, как кошка, к чужому мужу. Потом я еще не раз видела ее, а вот что касается Томаса Сеймура — это была моя первая и последняя встреча с ним. Через год он взошел на плаху, обвиненный в государственной измене. Давая показания, Елизавета трижды от него отреклась, утверждая, что знакома с ним не ближе, чем со множеством других людей.
Зима 1552/1553 года
— Я это помню! — взволнованно сказала я отцу, стоя на борту лодки, что везла нас вверх по Темзе. — Честное слово, помню! И эти сады, спускающиеся к реке, и великолепные здания. И еще помню день, когда ты послал меня к одному знатному английскому лорду. Я пошла и увидела его в саду с принцессой.
Путешествие утомило отца, но он все же нашел в себе силы улыбнуться мне.
— Доченька, неужели ты запомнила? — тихо спросил он. — То лето было для нас счастливым. Она говорила…
Отец замолчал. Мы никогда не упоминали вслух имя моей матери. Даже когда были одни. Поначалу это делалось ради предосторожности, чтобы не попасть в руки тех, кто убил ее и охотился за нами. В дальнейшем мы не тревожили имя матери не только из страха перед инквизицией, но и чтобы не поднимать внутри себя волны горя. А горе умеет их насылать.